Линии

В трубке раздавались вопли «братца» о том, как эта «долбанутая баба опять притащила к себе домой очередного козла». «Как будто трудно найти другую тему… Раньше он рассказывал про глистов, но это вроде прошло…» Фуми не слушала его. Не то чтобы сознательно не слушала, а, как говорится, в одно ухо влетало, через другое вылетало. Прежде этот телохранитель «долбанутой бабы» звонил ей куда чаще. Сразу после ее приезда он названивал почти ежедневно, но потом частота звонков стала постепенно уменьшаться, и теперь он объявлялся где-то раз в месяц. Для приличия Фуми задала ему пару вопросов, рассеянно дожевывая кусок онигири. «Ладного скорого». — наконец произнес «братец» и повесил трубку. Он говорил до тех пор, пока до него не дошло, что Фуми совершенно не интересуется его рассказом.

В такие минуты Фуми чувствовала себя истинно счастливой. Она обожала тот момент, когда ее собеседник вдруг осознавал, что его уже не слушают. При этом она испытывала такое ощущение, будто ей удалось незаметно исчезнуть, а человек на другом конце провода не только не обиделся, а и вовсе ничего не понял. Когда-то давно ей очень нравился фильм «Человек-невидимка», но теперь она была уверена, что становиться невидимой по-настоящему ей ни к чему. Ее метод заключался в том, чтобы, предварительно завоевав доверие собеседника, дать ему понять, что он ей больше не интересен, и при этом не вызвать его гнева или обиды. «Ну, позванивай», — бросила в ответ Фуми, убедившись, что кусок онигири у нее во рту окончательно превратился в жидкую кашицу.

Фуми жила в квартире-студии недалеко от башен Синдзюку. Эта квартира ей чрезвычайно нравилась, хоть и располагалась на первом этаже. К тому же окна выходили на оживленную улицу. Плата составляла двести тысяч иен в месяц, включая коммунальные услуги, но для Фуми это не казалось слишком дорогим. Она достаточно зарабатывала в своем пабе, а некоторые клиенты обращались к ней еще и за услугами особого рода…

Зазывала скинул свой пиджак и, попивая пиво, улегся рядом с электрообогревателем:

— У тебя, случайно, нет керосинки?

— Не-а.

— А, ну ладно…

Слово «керосинка» живо напомнило Фуми далекое прошлое. Там, в деревушке на берегу Японского моря, где она родилась и выросла, в каждом доме обязательно была керосинка. Обычно ее зажигали в межсезонье, когда с моря начинал дуть пронизывающий ледяной ветер. Помимо всего прочего, такие штуки были и в доме, где собирались покалякать и попить чайку рыбаки со своими женами, а также в здании местного торгового общества, куда сходились, чтобы убить время, оптовые торговцы морепродуктами. Преследуемая налетавшими с моря снежными вихрями, Фуми приходила домой, и ее встречал запах горелого керосина, смешанный с табачной вонью и винными парами, и комом вставал в горле. Помещение не проветривалось, и атмосфера в нем была нездоровая. И хотя Фуми было нечем дышать, она не собиралась уходить из этой комнаты. Ей почему-то казалось, что она просто обязана находиться там. В окно, несмотря на пятна грязи, было видно темно-серое море и размытые очертания надоевших гор. Снежные хлопья липли к стеклу, мгновенно превращаясь в большие капли… Это грязное, немытое стекло отделяло комнату от остального мира: внутри смрадный воздух, испарения и духота, а снаружи — мокрый, тающий снег… В детстве она часто думала о том, как было бы хорошо оказаться между этими двумя мирами… она мечтала превратиться в это стекло, самой стать границей между внутренним и внешним мирами. Но все было напрасно. Иногда у нее бывало ощущение, будто бы она находится на границе между теплом и холодом. Такое случалось, когда она занималась сексом с незнакомым мужчиной. В тот момент, когда после долгих ласк и поцелуев мужчина извергал в нее семя, крепко сжимая ее тело в руках, Фуми испытывала совершенно особые ощущения: ей было холодно, словно она голышом окунулась в снег, и одновременно жарко, словно другая ее часть находилась рядом с раскаленной печкой… или керосинкой. Но ощущение, как правило, длилось недолго и вскоре проходило.