|
– Тебе, наверное, все это уже непривычно – он кивнул в сторону окна, за которым тянулись серо-зеленые поля, и добавил: – Все это. – Непривычнее, чем тебе кажется, – ответил я. Я проспал почти два дня. На третье утро после завтрака я сел за маленький столик у окна. Я ощущал себя вне реальности, как будто не проделал долгий путь в Амстердам, а был просто помещен сюда. Пока я спал, погода изменилась к лучшему. Теплый ветерок врывался в комнату, на фоне бледно-голубого неба лениво покачивались деревья. Если выглянуть из окна, можно увидеть проплывающие мимо экскурсионные катера со стеклянными крышами и тянущийся за ними белый пенный след на воде канала. Где-то там, в городе, были три женщины, которые продержали меня в заточении восемнадцать дней… В те дни я внимательно за ними наблюдал и мог точно отличить их друг от друга, особенно когда они появлялись обнаженными. У меня вообще хорошая память на человеческие тела – в конце концов, они служили мне заготовкой, вдохновением, – но спустя все эти годы, смогу ли я вспомнить их? Я представил себе женщин, одну за другой. Сначала Гертруд, одетая в плащ с капюшоном. В ее движениях – четкость, самообладание, чувство собственной значимости. Что-то от судьи. Хотя, когда она впервые, после банкета, предстала обнаженной, я увидел, что ее тело совсем не тяжелое и не полное, как можно было ожидать, но, насколько помнится, крепкое, ладное, с неестественно белой кожей, почти прозрачной… А потом то мгновение, когда ее рыжий волосок плавно опускается на пол… Следующей вспомнилась Астрид, в сапогах с узкими носами и высокими тонкими каблуками. У нее было тело, о котором грезят многие мужчины – грудь, бедра, щелка, подобная экзотической раковине… Я пытался вспомнить у нее какой-нибудь дефект, примечу, но вспомнил только лишь шрам на бедре, размером с монету. А когда закрыл глаза, то увидел ее пальцы, тонкие и изящные, с прямо подпиленными ногтями… А Мод? Возможно, с ней было проще всего. Я представил ее себе всю целиком. В ней ощущалось что-то неуклюжее и в то же время привлекательное. У нее были опущенные плечи, носки ботинок всегда повернуты внутрь. Справа от пупка у нее темнела аккуратная родинка. Что еще? Она грызла ногти. Грудь у нее была непропорционально маленькой. Я все еще слышал ее упрямый голос: «Мое тело не возбуждает тебя…» Несмотря на жару, меня вдруг непроизвольно затрясло. Я поднялся из-за стола. Подошел к окну, облокотился на подоконник и стал смотреть на канал. Проплыл еще один экскурсионный катер, блеснув на солнце стеклянным верхом. У меня совсем мало улик, и, принимая во внимание время, которое уже прошло, даже эти свидетельства ненадежны. Родинки, например, можно свести. Шрамы могут затянуться, волосы можно подстричь или покрасить. Я вспомнил рассказ Изабель о балерине с родимым пятном на пояснице, бледно-розовым пятном в форме морского конька. Если бы у меня были улики типа этой… Я начал понимать всю сложность задачи, стоящей передо мной. — 92 —
|