|
– Я не женат, – говорил он, – и теперь уж вряд ли женюсь. Кому я нужен, однорукий? Детей у меня тоже, наверно, не будет, так пусть мои книги станут моими детьми. А ты парень женатый, и у тебя еще будут дети, и если в тебе есть чувство долга по отношению к ближним, воспитай их так, чтобы они плевали в глаза любому правительству и ссали в рот любой власти. Пусть не верят громким фразам. Нельзя, чтобы это повторилось. По окончании отпуска рядовой Джонс 86-й явился на сборный пункт Гвентского королевского полка, откуда его направили в госпиталь снимать гипс. Его признали годным к нестроевой службе – едва сросшаяся ключица может сломаться от ружейной отдачи, – снова посадили на корабль, только теперь до Осборна на остров Уайт, где находился санаторий для офицеров, а там определили на кухню судомоем. Повар-сержант ненавидел свою должность не меньше, чем офицеров, которых должен был кормить. Он плевал в жаркое и стряхивал пепел сигарет в мясной соус. Рядовой Джонс возмущался этим не столько из сочувствия к офицерам, сколько из гордости за профессию. – Чхать мне на твои нашивки, – говорил он, – ты позор поварского ремесла. Окажись ты в моем собственном ресторане, я надавал бы тебе по шее и спустил с лестницы. Помощник повара, капрал, хохотавший над безобразиями своего начальника, и другой помощник, тихий, но склонный к истерике парень, контуженный на Марне, не веря своим ушам, с восхищением взирали на рядового Джонса. Сержант не стал строить из себя оскорбленную невинность. Вместо этого он сказал: – Слушай, парень, я б тебе показал, почем фунт лиха. Только здесь не казарма и гауптвахты нет. – По привычке он плюнул в жаркое. – У всех нервы ни к черту, глянь хоть на него, орет каждую ночь невесть что, война больно затянулась. Если ты думаешь, что стряпаешь лучше, и считаешь, что эти недоноски отличают шампиньоны от резины, можешь завтра меня заменить, а мы с капралом Борроудэйлом чуток отдохнем. По-моему, мы это заслужили. От негодования рядовой Джонс отшвырнул проволочную щетку которой драил немыслимо грязный котел из-под каши, и выбежал вон, не обращая внимания на рев сержанта: «А ну, вернись, мерзавец!» Он вышел за территорию госпиталя и побрел по дороге, которая вела к монастырю бенедиктинцев. Он не знал, что монахи оказались в этих местах, потому что их изгнали из Соулсми после принятия антиклерикального закона 1906 года. Он любил посидеть на поросшем травой пригорке возле часовни и послушать просветляющее и возвышающее душу песнопение. Монастырь был светлой частью истории, а мрачная часть пытается всеми силами ее затмить. В это время дня в часовне не пели. Мимо прошел монах с раскрытой книжкой в руках и приветственно кивнул. Рядовой Джонс с почтением кивнул в ответ и, к собственному изумлению, произнес: — 27 —
|