|
Когда Ципа после гастролей вернулась домой и Редж выложил ей все как на духу, к ней вернулись подозрения насчет душевного нездоровья мужа. – Послушай, тебе следует посоветоваться с доктором. – С доктором? Если только с профессором археологии. По-твоему, святая Елена была сумасшедшей, когда нашла крест, на котором был распят Христос? Пойми, это – подлинная вещь, меч настоящий. Ты ведь настоящий, правда? – сказал он, обращаясь к мечу. – Унеси эту проклятую штуку из дома. Сдай ее в музей. – Он уже побывал в музее в безбожной стране и в монастырских подвалах насиделся. Он слишком долго провалялся без дела, а теперь будет освящать наше супружеское ложе. – Господи! Что ты несешь? – Он будет лежать под подушкой. – Ну уж нет, там ему точно не лежать. Ты понимаешь, что украл его? Нас всех могут за это посадить. – Украл? Это русские его украли у немцев, а сами прикрываются болтовней о репарациях. Ты не путай. Бенедиктинцы хранили его по просьбе британцев, которые о нем забыли. Теперь я, осознавая всю его ценность, храню меч для своего народа. – И он поклонился оружию. – Если он принадлежит британскому народу, отдай его королю или премьер-министру. – А они вернут его русским и еще извиняться станут. Нет, я говорю совсем о другом народе. Когда англо-норманны называют себя британцами, это звучит оскорбительно для кельтов. – Тогда отдай его валлийцам. – Валлийцы смешались с англо-норманнами. Валлийской нации больше нет. – Почему? Есть кучка одержимых, которые орут всякую чушь, грабят банки и доводят старушек до сердечного приступа. Порадуй их. – Да кто они такие, чтобы представлять Британию? Шайка горячих голов? Затеяли игру от нечего делать, когда сидели в Гибралтаре. Нет уж. Каледвелч будет храниться у меня, а когда мир излечится от безумия, он снова станет символом веры и рыцарства. – Подонок Генрих Гиммлер тоже любил рассуждать о рыцарстве. Он считал рыцарством уничтожение евреев. Надеюсь, вы будете счастливы вдвоем. – Счастливы? При чем тут счастье? Что ты имеешь в виду? – Если берешь эту чертову железяку к себе в постель, тогда и трахайся с нею. Или я, или она – выбирай. – Ты все равно уйдешь греметь своими трещотками в такт с пархатыми, которых поперли из Европы. Ципа, все это время барабанившая пальцами по столу, присела и посмотрела ему прямо в глаза: – С пархатыми, говоришь? Очень в духе твоей матушки. – Прости, я не хотел, – устыдился Редж, почувствовав себя последним мерзавцем. – Не знаю, что на меня вдруг нашло. Я повешу его на стену. Или уберу в шкаф, вместе с Библией. Прости, я не знаю, как у меня язык повернулся такое ляпнуть. — 214 —
|