|
Могу ли не поставить ее?.. Мне вдруг страшно захотелось, чтобы Шарлотта поняла, как я терзаюсь. Я хотел, чтобы она тоже чувствовала в желудке холодный ком, открывая «бардачок» и наталкиваясь взглядом на этот конверт. Он был похож на ящик Пандоры: Шарлотта сняла крышку — и на свет Божий выпорхнуло решение проблемы, казавшейся нам неразрешимой. Даже если мы теперь закроем ящик, это нам не поможет: нельзя забыть о случайно увиденных новых горизонтах. Если быть до конца честным, мне, наверное, хотелось наказать ее за то, что она поставила меня в это положение. Положение, в котором вместо черного и белого существовали лишь многочисленные оттенки серого. Она удивилась, когда я обнял ее и поцеловал, поначалу даже отстранилась, но потом прильнула и позволила отправить себя в головокружительное, пускай и тысячи раз проделанное путешествие. — Я люблю тебя, — сказал я. — Ты мне веришь? Шарлотта кивнула, и тогда я запрокинул ей голову и всем телом прижал к матрасу. — Шон, не дави так, — прошептала она. Одной рукой прикрыв ей рот, второй я рывком расстегнул пуговицы на ее пижаме. Я грубо вошел в нее, хотя она и сопротивлялась, и выгибала спину — от изумления и, возможно, от боли. В глазах ее стояли слезы. — Надо копать глубже, — прошептал я, и собственные слова хлестнули Шарлотту точно кнутом. — В глубине души ты знаешь, что я тебя люблю. Я затеял это, чтобы она почувствовала себя паршиво, но в итоге паршиво стало мне. Откатившись, я поспешно натянул трусы. Шарлотта, отвернувшись, свернулась калачиком. — Ублюдок, — сквозь всхлипы произнесла она. — Ублюдок гребаный! И она была права. Я и есть гребаный ублюдок. Иначе я не смог бы сделать то, что сделал в следующий миг, а именно: встать, выйти из дома, открыть машину и достать документы из «бардачка». Не смог бы просидеть до утра в полумраке кухни, таращась на них в надежде, что слова каким-то образом сложатся в более приемлемый текст. Не смог бы опрокидывать по рюмке виски за каждую строчку, которую Марин Гейтс пометила для подписи. Заснул я прямо за столом, но проснулся еще затемно. Когда я на цыпочках прокрался в ванную, Шарлотта спала. Свернувшись улиткой, она во сне сбила простыню и стеганое одеяло в ком у изножья кровати. Я осторожно накрыл ее, как накрывал тебя, когда ты сбрасывала одеяльце во сне. Бумаги с подписями я оставил на подушке. Сверху я прикрепил записку всего лишь из двух слов: «Прости меня». Всю дорогу на работу я размышлял, у кого же просил прощения: у Шарлотты, у тебя или у себя самого. — 110 —
|