|
– Полагаю, вот это. И пожалуй, вот это. – До чего жадный мальчик. Прямо как Герберт. Ну, давайте выкладывать на тарелки. – И повела его на кухню. Нарезая хлеб, обрезала палец. Этого тоже следовало ожидать. – Ох, кровь, смотрите! Кругом брызжет. Видеть не могу. – Принялась мило приплясывать и подпрыгивать, вынуждая его сказать: «Бедный пальчик. Дайте я его поцелую». – Под воду подставьте, – посоветовал Краббе. – Ох, ну, если капнет на свекловицу, ничего видно не будет, правда? И никто не узнает, правда? Кроме нас. Краббе чувствовал загадочное беспокойство, словно безобидная провизия в банках служила сырьем для некромантии. Вспомнил порочную колдовскую репутацию Дахаги, но прогнал дурацкие фантазии. В конце концов, кровь ее, не его. Вернувшись в гостиную с двумя подносами, нагруженными тарелками, они обнаружили Толбота, читавшего свои стихи. Читал он с листа, густо исчирканного многочисленными поправками, с резкими интонациями без нюансов: …Под ангельские вопли с треском ломается Кукурузно-свинцовая лепешка неба. Круглая, как кукурузный початок, Остроконечная, словно лютик, когтистая лапа. Трах-тарарах, грубые сгустки лайма, уксусные мазки, Пока из кружева костей не родится сморщенная рыба… Фенелла сидела повесив голову, удрученная. Какое ребячество. И все-таки тема – не похотливый подростковый зуд. Тема стихов – еда, чистая еда. Они рисуют Толбота за завтраком или за ужином из резаных помидоров. Или, может быть, вся съеденная еда сливается с ним в оргии толстого бутерброда с маргарином и разнообразных бутылочек с соусами. Поэма звонила звоночком, на который собаки Павлова пускали слюну. Фенелла хорошо чувствовала гармонию слов. Сама была поэтессой. Толбот жизнерадостно взглянул на нагруженные подносы. – Немножечко проголодался, – объявил он. – рано завтракал. – Схватил колбаску, зачерпнул ложкой пикули-ассорти. – Ну, – сказал Краббе, – расскажите мне все. – Да… – Толбот подцепил тройку сардин, макнул в соус из пикулей. – Да. Вы имеете в виду колледж хаджи Али? – Именно. – Ну, ему дали название в честь хаджи Али. – Великий человек в штате? – Да. Вижу, вам все известно. – Нет. Толбот проглотил пару анчоусов. – Стал героем в основном потому, что однажды надул китайца, хозяина лавки. Богом клянусь, это стоит труда. Был вдобавок бедняком и сделал неплохую карьеру. Вырос из карманника, рубщика, время от времени пирата, до хаджи. – Слово «хаджа» как бы добавило Толботу аппетита. Он подцепил десертной ложкой пикули в горчице и продолжал, шевеля шафрановыми губами: – Исправился, решил, что последняя кража поможет совершить паломничество. Богом клянусь, так и было. Он отправился в Мекку, вернулся в тюрбане. Потом стал городским колдуном, и, по-моему, неплохим. Вылечил султана от… — 25 —
|