|
Тетушка повернулась к Хардману, придвинулась ближе, положила огромную веснушчатую лапу на его худую лодыжку. – Не то чтобы деньги меня волновали. Ваши деньги для меня никакого значения не имеют. Я всегда благодарна Редшо и Таббу. – Я больше не работаю у Редшо и Табба. – Да, – рассеянно кивнула Тетушка. – Вижу. Но очень многим можете мне помочь. Молодой образованный человек. Дружите со многими европейцами. – Это теперь не особенно будет считаться. Экспатриантам глотки собираются резать. – Ох. – Тетушка сильно нахмурилась. – Это все чепуха. Европейцы никогда не уйдут. – Так и в Индонезии говорили. А теперь посмотрите. – Руперт Хардман плеснул себе в виски воды из термоса. – Где, черт возьми, мои сандвичи? – И капризно выпил крепкий холодный напиток. – Вы, например, женщин знаете. Милых женщин. Хорошо одетых, образованных женщин. – Ну и что, Тетушка? – Руперт Хардман взглянул на нее снизу вверх, сладко, мягко улыбаясь. – И джентльменов, конечно. Надо, чтобы у нас тут бывали милые люди. Из Бангкока ездят симпатичные бизнесмены, хотят встречаться с приятными людьми. С симпатичными англичанами. – Ну и что, Тетушка? – Может, получится милое заведение. Люди пьют коктейли, смеются, очень весело разговаривают. Изысканные обеды. Танцы под радиолу. – А потом изысканный милый разврат? Тетушка вскипела огромным мрачным гневом. – Ах. У вас на уме только грязные мысли. Всегда так обо мне думаете. – Нет, Тетушка, – серьезно, сердечно сказал Хардман. – Правда, действительно. Тетушка улыбнулась, гадко, шаловливо, и ущипнула Хардмана за лодыжку. – Дурной мальчик, – сказала она. Пришел бой с сандвичами. Хардман поедал их целиком, жевал с раздутыми по-детски щеками. – Одними сандвичами питаетесь, – заметила Тетушка. – Сегодня должны съесть горячий обед, с ложкой. Кэрри с курицей. Потом гула мелака. – Все съем. – Не очень-то много съедите с тем, что у вас в карманах. – Во многих местах только рады оплачивать мои счета. Пришел бой Номер Два с сообщением, что на телефоне кронпринц. Что-то насчет игры в маджонг. – Ах, – сказала Тетушка и величественно двинулась к двери. – По крайней мере, – сказала она, оглянувшись, – вы мне хоть за маджонг не должны. Чего про кронпринца не скажешь. Хардман после ее ухода разделся и беспокойно проспал час-другой. Сквозь сны отчетливо слышал ссору китайской четы в соседнем номере, детский плач напротив, настройку приемника с промежуточными взрывами индийской песни ниже по коридору. Сны ему снились смутные, исторические. Он был сарацинским шпионом в окружении Ричарда Львиное Сердце. Был испанским пропагандистом тонких доктрин Аверроэса. Был муэдзином, шагавшим кратким розовым вечером, объявляя, что нет Бога, кроме Аллаха. Но муэдзин был где-то в другом месте, кричал в мегафон молитву на заход солнца напротив банка. Хардман вспомнил о назначенной встрече, поднялся, сполоснул тощее тело под душем, сменил брюки, рубашку. Повязал также галстук, вспомнив, что он – англичанин в тропиках. Не из Колониальной службы, но все равно белый. Очень белый мужчина. — 16 —
|