|
Инеc лежала, закинув руки. Он снял свой вес и отвалился, при этом скользко себя шлепнув. - А если ребенок? - То лучше девочка. - Почему не сын? - Сыном был я, - ответил Александр. - Врагу не пожелаю. - Проблемы с мамой? - Не только. Со страной. Где всему полу моему не повезло. - В этом, по-моему, равноправие. - Рабынь они хотя бы под ружье не призывают. К тому же льготы по беременности. Мужчина больше раб. Безмятежность ее возмутила: - Ты - раб? - И даже хуже. Гнусен раб, о состоянии своем не подозревающий, но раб, осознавший свое рабство и освободиться не пытающийся, гнусен вдвойне. - Кто это? - Первоисточники... То ли Маркс, то ли Ленин. Оба правы. В моем отдельно взятом случае. - А почему ты не пытаешься? Рука его взялась за неотхлынувшую кровь. - А это? - Я серьезно. - Какие шутки. Женщину зачал. Роди ее на свободе. И это будет мой личный вклад. В борьбу за освобождение человечества. И раз, и два, и раз... - Большего ты от себя не ждешь? Ухмыльнувшись, он болтнул своим мужским половым органом: - Если я что-нибудь и представляю, то только в этом смысле. В социальном - полный нуль. На грани перехода - алгебру помнишь? - в отрицательные величины... Вот с кем она осталась. За дверью гостиной, запертой на полотенце, вздыхала русская борзая, от прыжков через скакалку дрожали стекла в хозяйском серванте, а когда за угол свернул автобус, у Инеc возникло четкое ощущение - карточный домик. Ничего более серьезного здесь не построить. Не надо и пытаться. Выбросить все заботы. Начиная с аспирантуры, которую ей придумали в Институте мировой литературы, чтобы продлить на два года визу. Забудь, сказал он. Я за месяц напишу. Да, но о чем? Он объехал книжные магазины Москвы и вернулся с целой сумкой уцененных эмигран-тских романов, переводимых с испанского во имя "пролетарского интернационализма" - в поддержку борьбы с франкизмом. Никто их здесь не открывал, кроме Александра, который сформулировал тему ее ученой диссертации: "Насилие в испанской литературе". Ей было наплевать. Жить, заниматься любовью. На грани распада. Пока он не рухнул, этот карточный домик на отшибе от Европы, где островок гуманизма превратился в смутное воспоминание. И раз, и два, и раз, и два... прыгала невидимка через скакалку, которой ее будут бить. На этот раз язык не повернулся предположить: "Агент". Выложив досье на ее советского избранника, они сами выбили главный аргумент. Капитулируя тогда в Крыму, отец сказал: - В конце концов, ты у меня жила не только во дворцах, в бараках тоже. Время консервов хочешь повторить? "Красный пояс", тараканов Сен-Сен-Дени? Психоаналитик бы сказал - регрессия. Но я политик, а ты человек уже взрослый. Делай свою игру. Только помни... Survivre.* Это главное. Обещай, что выживешь. — 81 —
|