|
В проеме окна стояла голая особа. Любуясь видом на Москву, она от избытка энергии перетал-кивала веснушчатым задом. Сквозняк вывел ее из забытья. Охнув, она прикрылась, а потом спрыгнула так, что у секретера, забитого словарями, подскочили рамы. - Мамочки. Глаза-то закрой! Натянув платье, всунула ноги в "лодочки" и пошла на меня, раздираясь алюминиевой расческой. - Вы кто? - В профессорской посуду мою. - А здесь как? - Сержант привел. - Какой? - Пусти, ну. Вон за шкафом... Накрывшись с головой, на моем койко-месте лежал обладатель надетого на стул мундира. Погоны были голубые, и на каждом сияла надраенная аббревиатура "ГБ". ГБ? Я снял очки. На письменном столе был бардак, под который подстелили номер французской газеты - вынужденно коммунистической. Граненые стаканы из столовой, две бутылки из-под водки и супная тарелка, полная окурков американских сигарет. Лаковым козырьком и кокардой сияла фуражка. Ее нутро издавало честный запах "Тройного" одеколона. За ободок вколоты две иглы, обмотанные черной ниткой и белой, а по окружности послюнявленным "химическим" карандашом выведено: "Альберт Лазутко, Советский Союз". Я сдернул простыню. Суровой зимой после подавления Праги этого мальчика-полиглота отчислили за связи с иностранцами. С тех пор языки он, возможно, позабыл, зато превратился в атлета. - Подъем! Ягодицы стиснуло. Подброшенный пружиной атлет вскочил и стал надевать брюки цвета хаки. Потом глаза его открылись. Он сорвал брюки и швырнул их на пол. Снял за погоны свой мундир, бросил поверх. Метнул фуражку. Вспрыгнул на свою форму и стал затаптывать ее в паркет. Член его подпрыгивал. Он рычал и скалился - с незнакомым мне выражением. К мундиру был привинчен знак "Отличник боевой и политической подготовки". Наколовшись, он отскочил. - С-сволочи. Три года жизни... Он распахнул окно и вспрыгнул на подоконник, откуда за рекой под солнцем Москва сияла до самых кремлевских башен. - Сва-бода! С высоты, на которую даже птицы не поднимались, можно было без последствий упражняться в том, что психоаналитики называют изначальным криком. Альберт распечатал Viceroy. - Из буфета ЦК, между прочим... Закуривай. Как Альма Матер? - У Клубной части крыльцо обрушилось. Не видел? Оседает Альма Матер под собственной тяжестью. - Но стоит? - Как видишь. - Товарищи Шестьдесят Восьмого года? - Иных уж нет. - А те? - Далече. - Айвен? - Вернулся в Штаты. На машине стали сбивать три первые буквы. - Lancia была? - Она. Альберт усмехнулся. - Похоже на ребят. Что ж, сам и виноват. Слишком хорошо по-русски говорил. Я его предупреждал. Дистанцируйся от пипла, подпускай акцент. Жаль. Парень был хороший. Жан-Мари? — 3 —
|