|
— Как на духу, — сказал один из них, возвращая письмо Арбузову. — Сначала вопросы. Для ясности, — сказал Арбузов. — Большевик? — Нет. — Сочувствующий им? — Тоже нет. — Значит, сам пришел к Дыбенке? — Еще раз нет, — Старшов понял, что от него ждут объяснений, и коротко рассказал, при каких обстоятельствах он познакомился с Павлом Ефимовичем, уже сообразив, что того здесь за что-то очень не любят. И закончил: — Я передал пакет и выполнил приказ. — А что разнюхать велели? — спросил рослый матрос. — Просили уговорить вас принять участие в охране Таврического дворца. Об этом говорил Железняков. Нюх не по моей части, я — офицер. — От кого охранять Таврический? — Это мне неизвестно. Учредительное собрание все-таки. — Может, кончим бодягу? — угрюмо поинтересовался рослый. — В камбузе бачками стучат. — Ступайте, — сказал Арбузов. — Мне так любопытно, как меня уговаривать будут, что и есть не хочется. — Пошли, братва, — рослый встал, сграбастал свой кисет, но, подумав, бросил его на стол перед Леонидом и вместе с остальными вышел из кубрика. — Значит, очень хотят, чтобы именно анархисты защищали Учредиловку, — помолчав, сказал Арбузов. — Анатолий — попугай: что Дыбенко вякнет, то он и прочирикает. — Железняков сам анархист. Арбузов усмехнулся грустно и мудро, как показалось Леониду. Может быть, так улыбался бы какой-нибудь сказочный дед, в сотый раз терпеливо разъясняя бестолковому внуку, что день наступает совсем не оттого, что внук наконец-то пробудился от ночного сна. — Ну, давай. Агитируй. Только сперва бекешу расстегни, жарко будет. — Агитировать бесполезно. — Зачем же шел? — Приказ. — Старшов расстегнул бекешу. Арбузов быстро, но очень внимательно глянул в глаза: — А не исполнишь его, потому что смерти боишься? — Боюсь, — Леонид выдержал взгляд. — И все же скажу, что Учредительное собрание под угрозой срыва. Нужен порядок, а вы, как мне показалось, способны его обеспечить. — Анархия — мать порядка. — Слыхал. — А понял? — Арбузов подождал ответа, но Старшов промолчал, поскольку этот основополагающий лозунг анархистов всегда представлялся ему бессмысленным. — Вижу, что нет. В любом государстве — при царе ли, при капитале или при большевиках — отцом порядка будет власть. В ее руках — кнут, застенок, виселица, и народ подчиняется от страха, а не из уважения. И мы, анархисты, отрицаем всякую власть. Не сразу, конечно, не завтра, но скоро, как только основная масса идею нашу поймет. Мы построим мир без начальников, без полиции, тюрем, без всякого принуждения: большевики о том, что мы хотим сделать, даже врать не решаются. А мы построим! — 162 —
|