|
— Третьи сутки грублю, — сказал он подполковнику. — Не со зла, простите. — Бог с вами, Старшов. — Коровин вздохнул. — Чувства у всех одинаковые, это характеры разные. Сейчас все будут одними болями болеть — о доме, о детях, жене, матери, — а толковать станут о России. Когда человек тревожится, он все в квадрат возводит. Обиду, досаду, непонимание — только не жалость, к сожалению. О жалости придется нам забыть, другое «ж» над Россией жужжит. Жестокосердия, вот чего боюсь. Жестокий убьет, а жестокосердный в помощи откажет. Один с дьяволом в душе, другой — без Бога: что же выбирать будем, поручик? А выбирать придется. Рано ли, поздно ли… Старшов не ответил. Да и что было отвечать, что говорить, когда тревога возникла именно потому, что жизнь требовала выбора. Требовала пристать к какому-то из берегов, вцепиться в него, ощутить под ногами надежную землю, но Леонид не видел берегов. Его несло по половодью, и он до сей поры натыкался только на льдины. Уже в густых сумерках, донельзя устав и промокнув, решили заночевать в стогу. Ломило спину, слипались глаза, не было сил, и Коровин, кое-как вырыв в сене нору, забился в нее и сразу затих, постанывая. Но Старшов заставил себя разуться, отмыл в луже облепленные грязью сапоги, натолкал в них сухого сена, а раздеваясь, заметил вдруг солдата. Без папахи, ремня, в шинели нараспашку. Он стоял совсем близко, но, как только Леонид поднял голову, тотчас же юркнул за кусты и растаял. — Напуганный солдат пошел, — сообщил он подполковнику устраиваясь рядом. На рассвете их вытащили из копны за ноги. Старшов кого-то лягнул — тянуть перестали, отпрянули, заклацали затворами. — Офицерье, мать вашу!.. Семеро вооруженных: трое гражданских, четверо солдат в шинелях без погон. — Попрятались, гады! Бросай оружие!.. — Тихо галдеть, — сказал пожилой в кожаной фуражке, принимая от поручика наган. — Документы есть? У Коровина никакого оружия не было. Он суетливо рылся в карманах, суетливо приговаривал: — Питерский я, питерский. К семье пробираюсь, к детишкам. Из части дезертировал… Леонид отдал все свои справки, мандаты и удостоверения молча. Молча одевался, пока их просматривали. — Председатель полкового комитета? — спросил пожилой. — Куда направляетесь? — В Питер. Полк поручил доложить комитету. — Какому комитету? — Солдатских депутатов. — О чем доложить? — А вы что, комитет? — А где полковое решение? Старшов втиснул ноги в сапоги. Встал, потопал, вколачивая внутрь сырые портянки. Что это — берег, которого ждал, или опять чужая льдина? — 128 —
|