|
- Так что вам надо, товарищ Полушкина? Ясли или работа? - Так ведь без яслей не наработаешь: дочку девать некуда. Не вечно ж мне Нонну-то Юрьевну беспокоить. Ох, знать бы, куда смотрит да как поглядывает! - Ну, а если мы дочку вашу в ясли определим, куда устроиться хотите? Специальность получить или так, разнорабочей? - Как прикажете. Сторожить чего или в чистоте содержать. - Ну, а желание-то у вас есть хоть какое-нибудь? Ведь есть же, наверно? Вздохнула Харитина: - Одно у меня желание: хлеба кусок зарабатывать. Нет у меня больше на мужа моего надежды, а детишек ведь одеть-обуть надо, прокормить, обучить надо да на ноги поставить. Да Олька мне руки повязала: не оставлять же ее ежедень на Нонну Юрьевну. Улыбнулся начальник: - Устроим вашу Ольку. Где тут заявление-то ваше? - И вдруг руками по столу захлопал, головы не поворачивая. Нашарил бумажку. - Это? Встала Харитина: - Господи, да ты никак слепой, милый человек? - Что поделаешь, товарищ Полушкина, отказало мне зрение. Ну, а хлеб, как вы говорите, зарабатывать-то надо, правда? - Учеба, поди, глазыньки-то твои съела? - Не учеба - война. Сперва-то я еще видел маленько, а потом все хуже да хуже. И - до черноты. Так это ваше заявление? Запрыгали у Харитины губы, запричитать ей хотелось, завыть по-бабьи. Но сдержалась. И руку начальнику направила, когда он резолюцию накладывал, по-прежнему уставя свои черные очи в противоположную стену кабинета. А пришла домой - муженек с сынком, как святые, сидят, не шелохнутся. - А лыко? - Нету лыка. Липа голая стоит, ровно девушка. И цвет с нее осыпается. Не закричала Харитина почему-то, хоть и ждал Егор этого. Вздохнула только: - Обо мне слепой начальник больше заботы оказывает, чем родной мужик. Обиделся Егор ужасно. Вскочил даже: - Лучше бы лесу он заботу оказывал! Лучше бы видел он ограбиловку эту поголовную! Лучше б лыкодралов тех да за руку!.. Махнул рукой и ушел во двор. Покурить. 10Мысль обмануть судьбу на лыковом поприще была у Егора последней вспышкой внутреннего протеста. И то ли оттого, что была она последняя и в запасе больше не имелось протестов, то ли просто потому, что крах ее больно уж был для него нагляден, Егор поставил жирный крест на всех работах разом. Перестал он верить в собственное везенье, в труд свой и в свои возможности, перестал биться и за себя и за семью и - догорал. Ходил на работу исправно, копал, что велели, зарывал, что приказывали, но делал уже все нехотя, вполсилы, стараясь теперь, чтоб и велели поменьше и приказывали не ему. Смирно сидел себе где-либо подальше от начальства, курил, жмурился на солнце и ни о чем уже не хотел думать. Избегал дум, шарахался от них. А они лезли. — 141 —
|