Чужое сердце

– А интубация – это не то же самое, что реанимация?

– Кет. Это эквивалент подключения к аппарату искусственно «го дыхания, которому подвергают людей с умершим мозгом. Органы останутся в целости и сохранности, но мозг прекратит работать, как только произойдет разрыв спинного мозга и начнется кислородное голодание. Сколько ему кислорода ни вкачивай.

Я кивнула.

– Тогда как же диагностируется смерть мозга?

– По-разному. Сначала можно провести физическое обследование: убедиться, что зрачок не реагирует на свет, самостоятельное дыхание невозможно, а глотательный рефлекс отсутствует. Повторить через двенадцать часов. Но поскольку дорога будет каждая минута, я бы посоветовал транскраниальный тест Доплера, который при помощи ультразвука измеряет кровяное давление в сонной артерии у основания мозга. Если давление не возобновится в течение десяти минут, врач может официально констатировать смерть мозга.

Я представила, как Шэя Борна не способного выстроить связное предложение и грызущего ногти до мяса – ведут на виселицу. Представила, как на шее у него затягивается петля, – и волосы у меня встали дыбом.

– Какая жестокость, – тихо сказала и, отложив вилку.

Кристиан немного помолчал.

– Еще в ординатуре в Филадельфии я впервые должен был сказать матери, что ее ребенок мертв. Его задели в бандитской перестрелке. Ему было восемь. Просто пошел в магазин за молоком и оказался в неправильном месте в неправильное время. Я никогда не забуду ее взгляда, когда я сказал, что мы не сумели его спасти. Мне кажется, когда убивают ребенка, на самом деле умирают два человека. Вот только матери приходится еще долго терпеть сердцебиение. – Он взглянул на меня. – Да, это будет жестоко по отношению к мистеру Борну. Но сначала это было жестоко по отношению к Джун Нилон.

Я откинулась на спинку стула. Вот, значит, как. Знакомишься в кои-то веки с образованным, безумно красивым, очаровательным выпускником Оксфорда, а он оказывается настолько правых взглядов, что как он еще не окосел, ума не приложу.

– Значит, вы сторонник смертной казни? – спросила я, изо всех сил стараясь не выказать своего возмущения.

– По-моему, легко придерживаться высоких моральных принципов, пока это не коснулось лично тебя. Могу ли я как врач оправдать убийство? Нет. С другой стороны, у меня еще нет детей. И я совсем не уверен, что вопрос прояснится, когда я их заведу.

У меня тоже еще не было детей. И учитывая мои темпы, возможно, никогда и не будет. С Джун Нилон я встречалась лишь однажды – на той реституционной встрече, и смотреть на нее я не могла: настолько очевиден был клокочущий в ней праведный гнев. Я не знала, каково это, когда ты девять месяцев носишь ребенка под сердцем, а потом твое тело деформируется, выпуская его в мир. Я не знала, каково это, когда ты баюкаешь младенца и слышишь мелодию в его дыхании. Но я знала, каково это – быть дочерью.