|
Совершенно бессознательно она вдруг оторвалась от губ Хойта, откинулась назад и строгим голосом – да-да, как хозяин собаке – сказала: – Нет, Хойт! – Что – «нет»? – Ты знаешь, что. – Пожалуй, это прозвучало не слишком любезно, чересчур коротко. – Что я знаю «что»? – В его голосе звучал вызов, но на лице при этом было совершенно собачье выражение – так смотрит на хозяина собака, которую застукали за чем-то запрещенным. Получив хороший выговор, она стоит, понурив голову, и смотрит на хозяина печально-покорными глазами, явно гадая, ограничится ли дело словесной выволочкой или же последует шлепок. Впрочем, это продолжалось недолго, Хойт быстро взял себя в руки и вновь стал королем Хойтом Крутым Сейнт-Реевским. Спокойным, даже холодным голосом, в котором читалось легкое презрение к столь непоследовательной позиции «партнера по переговорам», он поинтересовался: – И что ты собираешься делать? – Я пойду домой, Хойт. Голос Шарлотты дрожал. Ей было трудно выговорить в один прием даже короткую фразу. Хорошо еще, что у нее хватило духу обратиться к Хойту по имени. Это придало ее словам хоть какой-то намек на уверенность в правильности своего решения. Более того, она даже нашла в себе силы провести ладонью по его левой – не пострадавшей в битвах и сражениях – щеке. – Извини, Хойт, мне действительно пора. Она попыталась на прощание чмокнуть его в губы, но он вдруг отвернул голову так, что губы оказались вне пределов ее досягаемости. Теперь Шарлотта испугалась, что зашла слишком далеко – не позволив ситуации зайти слишком далеко, – и что все пропало и разрушено. – Мне в самом деле очень жаль, Хойт. – Вас понял, перехожу на прием, – отозвался Хойт с убийственно доброй улыбкой на лице. Эта улыбка не оставляла никаких сомнений в том, что он хотел сказать: «Учти, это последнее „прости“». – Понимаешь, дело в том… – Дело в том, что тебе пора. – Он пожал плечами и улыбнулся все той же доброй и в то же время не оставляющей никаких надежд улыбкой, а потом еще раз пожал плечами. Шарлотта выбралась из машины и, перешагнув бетонную шпалу, обозначавшую границу периметра парковки, пошла напрямик по газону к воротам Мерсер. Ей почему-то вспомнилось, как она впервые подходила к этому туннелю, уводившему ее к новой жизни… вспомнился отец со своей чудовищной русалкой, вытатуированной на предплечье и, словно красный сигнал светофора, предупреждавшей посторонних: «Не суйся, хуже будет»… и как отец отказался от помощи студента-добровольца, опасаясь, что тому придется давать чаевые… а еще старый проржавевший пикап со спальными местами прямо в обшарпанном грязном кузове… потом семья Эймори и поход в «Шкворчащую сковородку»… в общем, все удары и поражения, которые ей пришлось пережить в первые дни своего пребывания в Дьюпонте… и как ей тяжело тогда пришлось… Как же долго она шла едва ли не к единственной своей победе – и как легко, буквально одним своим неосознанным движением превратила эту победу, этот триумф в поражение! Все, о чем могла мечтать девушка, попавшая в блистательный Дьюпонт из деревенской глуши, – ну, если не все, то главное: бойфренд – старшекурсник, красавец, живое воплощение типа воина-победителя, да что там – сама победа во плоти! И надо же было… сначала она позволила ему зайти так далеко… а потом маленькая девочка из Спарты вдруг запаниковала… обломала парня в самый неподходящий момент… Но ведь не должна же она была позволить Хойту то, что он собирался сделать… Это не было даже ее решением. У Шарлотты просто сработал рефлекс, такой же естественный рефлекс, какой вырабатывается у ребенка, случайно прикоснувшегося к раскаленной докрасна дверце печки… да-да, именно докрасна, как топили у них дома Чуть раньше нее к туннелю Мерсер подошла компания ребят и девчонок. Все было как всегда: девушки визжали и кричали – веселые и возбужденные оттого, что были с парнями, а один из парней что-то выкрикнул нарочито серьезным голосом, как и полагается произносить уморительные шутки – самые остроумные шутки в мире, с точки зрения визжащих девчонок. Старомодные светильники окрашивали их лица в нездоровый желтушный цвет, пока они не скрылись в тени туннеля. Шарлотта услышала гортанный рев хойтовского «шевроле», сорвавшегося с места. Глушитель прогорел, мелькнуло в голове у Шарлотты. Ее скромных познаний относительно устройства автомобиля вполне хватило на то, чтобы определить причину рева… вот папа – он бы в две минуты заварил этот глушитель, и ездить бы стало намного комфортнее… и она просто умирала от желания оглянуться и посмотреть в ту сторону, где разворачивался здоровенный «субурбан», даже зная, что отсюда, от входа в туннель, она не сможет увидеть, смотрит на нее Хойт или нет, но она умирала от желания оглянуться сквозь темноту и дурацкий болезненно-желтый, мертвенный свет бесполезных и аляповатых старомодных фонарей, отражающийся в ветровом стекле… она так отчаянно хотела взглянуть на него, словно сказать: «Хойт, я ведь не хотела тебя обидеть, я совсем не хотела рвать с тобой отношения!» — 427 —
|