|
Как мало, как мало, оказывается, нужно, чтобы человек полностью забыл о том, что происходит вокруг, и погрузился в мечты или воспоминания… В тот вечер нечто подобное произошло и с Шарлоттой… и не столько благодаря «Рабочим фабрики обоняния», их ароматам, музыке, танцам и пению, сколько просто потому, что она присутствовала на экспериментальном, авангардном, эзотерическом представлении. Это было нечто остро актуальное (такой термин Шарлотта впервые услышала на лекции по курсу современной драматургии). Да, это именно то, о чем говорила мисс Пеннингтон, когда уверяла скромную застенчивую девочку, что там, по другую сторону гор, ее ждет волнующий и интересный мир, что там она откроет для себя много нового, необычного, захватывающего и добьется больших успехов… Шарлотта была так взволнована и растрогана своими ощущениями, что едва они вышли из театра Фиппса, как она взяла Эдама под руку, прижалась – нет, нет, не слишком сильно – к его плечу и даже положила на это плечо голову. Эдам, как, впрочем, и следовало ожидать, неверно истолковал такое проявление чувств и, понятия не имея, что происходит в душе и голове девушки, взял в руку ее ладонь и склонил голову к ее макушке – как раз в тот момент, когда Шарлотта решила от него отодвинуться. Здесь, у главного входа в театр, было очень светло: мощные прожектора подсвечивали главный портик, и отраженного света хватало на то, чтобы выхватить из темноты не только лужайку, но и первые ряды деревьев Рощи, и Шарлотте вдруг стало не по себе – а вдруг кто-нибудь из знакомых увидит, как она тут обнимается и воркует с этим… ну да, с этим рахитичным «ботаником»? Она тотчас же возненавидела себя за такие мысли, но самое ужасное заключалось в том, что и мыслями-то эти ощущения назвать было нельзя. Это была какая-то рефлекторная реакция организма. А ведь она хотела – хотела захотеть Эдама! Хотела захотеть поцеловать Эдама на прощанье не так как обычно, а по-настоящему, с глубоким чувством. Ведь у Эдама такой острый ум, он так много знает, думает, пытается во всем разобраться… и у него такие друзья, эти «Мутанты Миллениума»… Господи, да как можно их даже сравнивать с этой компанией в так называемой библиотеке Сейнт – Рея… где нет ни единой книги, зато имеется громадный плазменный телевизор, неизменно настроенный на спортивный канал. И все разговоры, все интеллектуальные усилия – если об этом вообще могла идти речь, – сводились у них к многозначительным шуточкам и комментариям по поводу секса, выпивки и спорта. Точно так же как они заочно прикалывались над перекормленными гормонами спортсменами на экране, эти ребята шутили и друг над другом. Они как будто даже не замечали разницы между силуэтами на экране и живыми людьми, да и шутками их приколы назвать можно было с натяжкой. Скорее они походили на издевательства. Вся гостиная разразилась хохотом, когда Джулиан сказал Ай-Пи, что с таким пузом нечего и думать потрахаться – при его комплекции все мысли должны быть только о том, как бы пожрать и, естественно, нажраться, а потом без лишних усилий «приласкать себя кулачком». Как же они над этим перлом хохотали! Просто верх остроумия! Джулиан был страшно доволен собой, прямо лопался от счастья, когда его прикол получил такую высокую оценку, а Хойт… Шарлотта мысленно оборвала себя: она запретила себе думать о Хойте и о том, как он тогда выглядел. Она заставила себя сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас, в данный момент… — 421 —
|