Как много народа! По этой женщине плачут все, и незнакомые тоже. Я вижу ее: она лежит в окружении цветов, белая и чужая, но не могу подойти и сказать то, что говорят другие. Я не могу сказать, что буду вечно помнить ее внимание и — задним числом — ценить заботу; я хочу сказать, как паршиво мне жилось без нее и как худо сейчас — без ее поддержки. Я долгие годы видела в ней чуть ли не мать, а она оказалась старше меня на шесть лет. Об этом, как и о том, что она — инвалид детства и никогда не сможет иметь детей, я узнала в день ее свадьбы. А ей нравилось заботиться о ком-то. — Что же ты наделала, Людка? — шепчу я, не глядя в сторону атласного гроба. — Что же мне теперь делать? Без тебя? Виктор поднимает голову на шепот: он всегда узнает мой голос. Я подхожу к нему и беру за руку, он молча ее высвобождает. Да. Я понимаю. И принимаю. Я так и не сказала, что у нас есть дочь. Я сообщила об этом ей. Она не удивилась, пожала плечами: «Да от тя че хочшь ожидать можно!» — и все последующие годы меня избегала. Я стала «большая девочка». После похорон Виктор у меня. Он долго слушает тишину, прежде чем нарушить ее легким скрипом протезов, а затем приказывает: — Расскажи мне все. И о себе, и о ней. В соседней комнате вздыхает мама. Она еще не ходит, но переживать за меня уже способна. Я стараюсь скрыть замешательство по поводу двусмысленного «и о ней» и, с трудом сдерживая дыхание, начинаю издалека. — По-моему, ей всегда было тридцать восемь. Или даже сорок… Евгения Доброва (dobrova-zharska)Мраморное мясоПо паспорту он был Саша Карлов. Но все звали его Карлос, ему это шло, такому смуглому, темноволосому и высокому. Он был красив; мне, его девушке, завидовали однокурсницы. Будучи по натуре актером, как оказалось впоследствии неудавшимся, Карлос работал винным менеджером в компании «Голиаф». В его обязанности входило объезжать рестораны и предлагать закупщикам калифорнийские вина. Мы жили незарегистрированной супружеской жизнью в восьми метровой комнате общежития Театрального института. Каждый вечер Карлос собирал в портфель каталоги и ехал в центр, средоточие питейных заведений. Заказывали у него немного, зато он прикасался к шикарной жизни. Дома, в казенной клетушке с мышами и засаленными розовыми обоями, зазвучали диковинные слова: винная карта, бордо, божоле, флют, сомелье, купаж… Карлос произносил их вдохновенно. До сих пор помню патетику, с которой он выговаривал название «Пол Массон», — голос Карлоса включается в голове всякий раз, когда вижу эти огромные кринки с дешевым десятидолларовым пойлом. Но тогда я еще не знала вкуса их содержимого, и энтузиазм возлюбленного мне передавался вполне. — 125 —
|