|
– Ешьте! – приказал он, опуская вниз руки. Любой его кулак, прикинул Левантер, мог бы размозжить ему голову, как яйцо всмятку. Чтобы не раздражать великана он решил повиноваться, сел и приступил к еде. Довольный происходящим, официант вновь занял свой пост у окна, то и дело бросая оттуда взгляд на стол и проверяя, как идут дела. Как только Левантер с трудом проглотил последний кусок, великан подхватил поднос и спокойно вышел из номера. Невероятно злой и униженный, Левантер тут же оделся и отправился к управляющему гостиницей. – Один из ваших официантов, очень высокого роста, черноволосый… – Это Антонио! – прервал его управляющий, вежливо улыбаясь. – Он родом из Барселоны. – Мне все равно, откуда он родом, – сказал Левантер, неожиданно вспомнив русских в вагончике канатной дороги. – Он принес мне завтрак и отказался выходить из номера до тех пор, пока я не съем все до последней крошки. Управляющий выжидающе посмотрел на Левантера. – Но он ведь не помешал вам съесть завтрак, сэр? – Не помешал! Но почему он стоял у меня над душой, пока я ел? – Видите ли, сэр, наши постояльцы, заказывающие еду в номер, частенько прихватывают себе что-нибудь из посуды в качестве сувенира, – ответил управляющий. – А эта недостача, если официанты не заметят кражи и не доложат о ней, вычитается в конце недели из их жалованья. – Но мне-то какое до этого дело? – спросил Левантер. – Антонио – испанец, а значит, человек чести. Он не желает платить за ошибки других и потому лично следит за всей посудой, с которой ему приходится иметь дело. – Управляющий выдержал паузу. – Знаете, господин Левантер, вы – первый, кто возмутился его присутствием. Возможно, вы просто не любите испанцев. Глубоко погрузившись в шезлонг, Левантер сидел наверху, на террасе промежуточной станции. Им владел неопределенный, но совершенно беспредельный страх. Сначала страх обволакивал его медленно, словно серая снежная туча, а потом стал расти, отчего сердце заколотилось с удвоенной силой. Левантер запаниковал и стал задыхаться. Еще несколько лет назад он был уверен, что его сердце вполне подчиняется разуму, является его покорным и точным как часы слугой. Но в такие минуты, как сейчас, Левантер понимал, что сердце – истинный хозяин его чувств, и если в этой грубой, примитивной помпе произойдет какой-нибудь сбой, он не сумеет вернуть ее в рабочее состояние. Мозг откликнулся на осознание этого факта ощущением невыразимого ужаса. — 23 —
|