Безутешные

Весь первый этаж коттеджа был погружен во тьму. В гостиной Бродский опустился на деревянный стул и, глядя, как играет на обшарпанной мебели лунный свет, обдумал прошедший, такой странный день. Он вспоминал и не мог вспомнить, когда еще они проводили целый день так же, как сегодня, и, желая завершить его на более мажорной ноте, встал и начал подниматься по лестнице наверх.

На площадке Бродский увидел, что в спальне все еще горит свет. Когда он шагнул туда, раздался скрип половиц, который возвестил о его приближении так ясно, как если бы он окликнул жену. У двери Бродский остановился и, разглядывая полосу света внизу, постарался немного успокоиться. Когда он потянулся к дверной ручке, из комнаты донесся кашель. Это было всего лишь покашливанье, наверняка невольное, но что‑то в нем заставило Бродского застыть на месте, а потом медленно убрать руку. В этом тихом кашле таилось напоминание о той особенности личности его супруги, на которую он в последнее время намеренно закрывал глаза, – особенности, которой он в более счастливые дни безмерно восхищался, но ныне (вдруг осознал он), после их недавнего бегства от катастрофы, всячески старался не замечать. Загадочным образом этот кашель заключал в себе все: ее высокую мораль, благородство, ту сторону ее натуры, которая заставляла ее непрерывно спрашивать себя, прилагает ли она свои усилия с наибольшей возможной пользой. Его охватил вдруг неудержимый гнев на жену за ее кашель, за нынешний день, – и он отвернулся и пошел прочь, не обращая внимания на громкий скрип половиц. Вернувшись в пятнистую темноту гостиной, Бродский улегся на старую софу, накрылся пальто и заснул.

На следующее утро он пробудился рано и приготовил завтрак на двоих. Мисс Коллинз спустилась в обычный час, и они приветствовали друг друга вполне дружелюбно. Он начал извиняться за вчерашнее, а она его удержала, сказав, что они оба вели себя как малые дети. Они продолжили завтрак, довольные тем, что ссора осталась позади. И все же теперь в их жизни возник некий холодок, который сохранялся и позже. Спустя месяц‑другой, когда периоды молчания случались все чаще и все дольше затягивались, Бродский, задумавшись о причинах, неожиданно вернулся мыслями к тому весеннему дню, к утру, начавшемуся так многообещающе – с отдыха рядом на влажной лужайке.

Пока Бродский предавался воспоминаниям, прибыл я и начал играть. Под начальные такты Бродский пустыми глазами смотрел в пространство. Затем, со вздохом, приступил к делу и подобрал с земли лопату. Он уже копнул было острием для пробы, но решил, вероятно, что начинать еще рано: музыка пока не соответствовала настроению. И только когда началась медленная и печальная третья часть, Бродский принялся рыть могилу. Почва была мягкая – и больших усилий не требовалось. Он подтащил тело Бруно по высокой траве к краю могилы и опустил его туда без лишней суеты, даже не испытав желания развернуть простыню и кинуть на собаку последний взгляд. Он начал сбрасывать землю обратно в яму, но доносимая воздухом печальная мелодия, по‑видимому, заставила его замереть на месте. Выпрямившись, он ненадолго позволил себе постоять спокойно и оглядеть наполовину закопанную могилу. Только когда я уже заканчивал третью часть, Бродский снова взялся за лопату.