|
Над ней развевается флаг Гавгофы. Флаг представляет собой лоскут некогда серого пушистого меха. Солнце высушило и выдубило шкуру, поэтому флаг стал по величине не больше мужской ладони. С лицевой стороны мех вылинял и обтрепался под воздействием погоды, к тому же во многих местах он заляпан темно–коричневым пометом. С изнанки же шкура сморщилась и приобрела оранжевый оттенок. Флаг крепится к флагштоку при помощи старого чулка, продетого в круглые дырочки, проверченные с одного его края. К одному из углов флага подвешена чья–то высохшая лапка размером не больше дамского пальчика. Два таких же флага висят с каждой стороны изготовленных из стальной решетки врат Царства. Еще три — не выделанные до конца, не оконченные и пребывающие в различных степенях разложения — на гвоздиках, вколоченных в заднюю стену лачуги — там, где до них не могут добраться ни дворовые псы, ни крысы (хотя мухам помешать, конечно, было невозможно, и они роились на клочках шкуры в таком количестве, что издалека заготовки можно было принять за гангренозные язвы). Свистит ветер, и вышка раскачивается под его напором. Промасленная страница старой газеты обернулась вокруг железной бочки. Все укрепления скрипят и ходят ходуном под напором ветра. Лист жести хлопает при каждом порыве, как отвисшая губа идиота. Флаг из кошачьей шкурки над вышкой вьется вокруг флагштока. Стоило ветру стихнуть, и тут же успокаивалось созданное им возмущение. Только стена еще какое–то время продолжала поскрипывать, вспоминая про его натиск. Царя не было ни во дворе, ни в лачуге, ни на смотровой вышке. Его вообще не было в пределах Гавгофы, ибо он отправился в город с некоторыми тайными намерениями. Да, да — я был там, при полном параде, прятался в тени и делал прикидки. Именно в ту пору Бет вступила в сношения со мной. Она оставляла записки и забавные подарочки на подоконнике в своей спальне. Первый раз, когда она это сделала, у меня случилось такое обильное кровотечение, что я чуть не рухнул в обморок прямо под окном. Она ничего не делала, просто сидела спокойно на краю кровати, а иногда произносила вслух свою молитву — всегда одну и ту же. Так что в первый раз я был застигнут врасплох, в то время как пытался справиться с брючными пуговицами. Зажегся свет, и когда я поднял голову, она уже соскочила с кровати и шла мне навстречу. Бум! бум! бум! — стучало у меня в висках, а сам я сжался в комок и затаил дыхание, моля Бога, чтобы она не поднимала глаз, — ибо она шла босиком по деревянному полу, низко опустив голову. Так, с опущенной головой, она приоткрыла окно ровно настолько, чтобы протолкнуть в щель сложенную бумажку, затем повернулась и так же бесшумно возвратилась обратно в кровать. Какое–то мгновение она сидела неподвижно, затем протянула к ночнику загорелую ручку и выключила его. Окутанная коконом клейкого света, ее тонкая фигурка скользнула под хлопчатые простыни. — 156 —
|