|
— Алло. — Это я… — Ой, привет! Где ты? — Я… Я был… Это был я. — Что ты сказал? Где ты был? — Я… Я только что тебе звонил. — На работу звонил? Я сегодня пораньше ушла. Мы с Лоллой по магазинам ходили. За столиком и за всем остальным, что там нужно. — За каким столиком? Столом заказов? — Нет, мы его не заказали, а купили. Пеленальный столик. Придешь, я тебе покажу. Это прелесть. Ты домой собираешься? — Ага. — А что… У тебя что-нибудь случилось? — Нет, нет. — А что у тебя голос такой странный? — Да ничего… — Ну ладно. Пойду готовить еду. Ты до восьми придешь? — Ага. Зеленая майка в очках выпроваживает меня из ларька. Владелец. Я так думаю. Я иду домой. И ною. Хлинический случай. * * *В одно прекрасное утро, в пятницу, в 17:30, я просыпаюсь с таким похмельем, что даже челюсти не подходят друг к другу. Я на этой неделе так мощно предавался возлияниям, что у меня изменился прикус. И превратился в привкус… Привкус огорчения. Меня мучит совесть. Когда я плетусь в сортир, на мне грохочут строительные леса. Я уже стал как Тимур. Даже пользоваться дистанционкой — и то влом. Телик для меня стал чем-то телесным. В «К-баре» у меня теперь постоянное сидение, а в стакане — трубочка! Недолго осталось до капельницы. Вчера мы с Тимуром семь часов сидели в баре. Он все это время говорил о «Космической одиссее». Стэнли Кубрик. — У него неудачно вышло, когда обезьяна кинула в воздух кость и она превратилась в космический корабль. Она должна была ее подобрать, и чтоб она потом превратилась в сотовый телефон. Тогда было бы лучше. Под конец мы очутились в какой-то замшелой пристройке на Лёйгавег, слушаем Милли Ванилли. Слишком глубоко нырнул в омут. Даже от кокаина и то начал засыпать. Впрочем, это неудивительно. Я стал клевать носом из-за того, что какой-то прополосканный дубиновед начал излагать свою теорию исландского гандбола: «Исландские гандболисты исчезли из поля зрения тогда же, когда в школах стали проходить множества». Проснулся на диване оттого, что хозяин дома стал лизать мне ухо. Глаза у него были такие парные и вареные. В это время года ходить в чужие квартиры на пьянки крайне опасно. Потому что в психбольницах пора летних отпусков. Хотя нет… Этот финал как раз хорошо передавал чувство, с каким слушают Милли Ванилли. «Girl you know it's true…»[419] Я заткнул ему рот диском. С Uпип. Наверно, как раз что-то в этом роде и нужно для того, чтобы ответить «да» на вопрос мамы (который она, скорее всего, задала просто от балды), хочу ли я поехать с ними на Мунадарнесс, где они сняли дачу. Но когда я уже сижу на заднем сиденье, то чувствую, что мне как-то не едется; а мы катимся вдоль Квальфьорда, который я не видел года, если не ошибаюсь, с 89-го, тогда мы с Трёстом и Марри ездили в Хунавер и ели эту яичницу в К-вамс-Танго у Сигрун Motheisister [420]. Мне сразу стало не хватать табло. Горы так убийственно постоянны, глядеть на них скучно. Их не перелистнешь на следующий пейзаж. Но трава колышется. И на ней пасутся какие-то экспонаты. Двум из них — маленьким — мама сигналит. Лолла не только пристегнулась ремнем, перед ней еще и подушка безопасности. — 200 —
|