|
На улице сердце бьется чаще. Я так же быстро прохожу через двор, мимо Вакиного окна, в соседний двор. Рассвет. Хотя и очень слабый. Как молоко в кофе. Маленькие космонавты бродят по своей белой от снега луне. Мальчик примерно лет шести произносит из глубин своего пуховика: «Хай! А ты к нам в гости?» — «Нет», — холодно говорю я и спешу прочь, за угол и налетаю… На сестру Эльсу с пакетом из супермаркета. — Ой, привет! Ты здесь? Ребята, идите домой! Передача уже вот-вот начнется. Прихожая. — Да, я решил к вам заглянуть. — Правда? Вот здорово! — Неправда! Он НЕКНАМ! А, привет, племяш! — Да что ты, Стейни. Хлин проделал весь этот путь… а ты что, пешком, что ли, шел? — спрашивает Эльса и смотрит на мои сапоги. — Да… около того… — «Около того». Что я имел в виду? Что я на коне въехал в горку на улице Ауртун, а остаток пути — на лыжах? Вот иногда ляпнешь… — НЕТ! Он НЕКНАМ! Он НЕХОТЕЛ в гости! И я НЕХОЧУ его! Рассапогаюсь в прихожей. Сапоги, скорее всего, принадлежат Роберту, Вакиному папаше. Я чертовски глубоко окунулся в гущу жизни. По колено — в жизнь другого человека. И головой — в штаны его дочери. Ставлю сапоги: склоняюсь на уровень глаз племяша. Голова вверх ногами. Он смотрит на меня так, будто мой рот — и впрямь безволосая пизда, а нос — клитор. В горле у меня плева. — Ой, ты себе новые штаны купил? Вот здорово! Наконец-то хоть что-то цветное, — говорит по-медицински бодрая Эльса. Черт, как же хочется закурить! Куртку не снимаю. Хватит с меня того, что на мне эти узкие красные штаны. И еще Магги. Он, кажется, собрался встать из хозяйского кресла, но я быстренько сажусь на диван, и он не поднимается. К счастью. Опять взбегемотился на кресло. Он смотрел «Евроспорт». Ему это не удается скрыть, хотя он отключил звук. За окном темнеет. Кофе опять стал черным. До меня доходит, что прежде был не рассвет. Зимой, когда дни такие короткие, и не разберешь, где рассвет, а где закат. Старушка что-то запуталась. Я просидел здесь в течение полупачки гипотетических сигарет и сжевал четыре конфеты из вазы на столе, как Эльса вдруг говорит: — Ой, у тебя же сегодня день рождения! Прости, Хлин! Что же ты раньше не сказал? Поздравляю-ю-ю! Эти три последние «ю» плывут ко мне по воздуху. Нет! Быстро несутся, как вертолеты в «Апокалипсисе сегодня», а я — как какая-нибудь деревня Май Лай с соломенной прической, на диване; для меня это такая же неожиданность, как и для нее, и, перетерпев напалм поцелуев, которых было столько же, сколько свечек на несуществующем торте, я остался сидеть, с обожженным лицом и еще более дурацким видом, чем раньше. Чтобы я прошел пешком от улицы Бергторугата до самого Граварвога, только потому, что у меня день рождения, и я надеялся на тортик от Эльсы! Теперь я совершенно конченый лузер, тридцатичетырехлетний одиночка с презервативами годичной давности в кармане. Привет Рейниру Пьетюру![188] Здесь я — совершенно не тот человек не в том месте и абсолютно не в то время. При этом у меня день рождения. Спок! Спок на палубе Онедина на бурных волнах посреди Индийского океана. Все же я стараюсь получше обдиваниться на кожаном сиденье в кожаной же куртке, скребу кожу головы и желаю, чтоб она превратилась в кожух, но в таких узких красных штанах все это непросто. Яйца совсем замраморились. — 115 —
|