Никто нигде

Дорога заняла почти три часа. Валлиец выходил на одну станцию раньше меня. Он ни о чем не спрашивал — и я понимала, каково ему сейчас.

— Можешь сойти здесь, если хочешь, — сказал он.

Я была потрясена — ему хватило смелости это сказать! Сама я ни за что бы не решилась. Я сидела молча, пораженная тем, что встретила человека, который так хорошо меня понимает — потому что он сам такой же.

— Брошу монетку, — сказал он.

Бросил — и выпала решка.

— Брошу другую, — проговорил он с отчаянной решимостью. Подбросил — монетка упала на пол и укатилась. Поезд уже тормозил, подъезжая к станции.

Он остановился в дверях, глядя на меня. Уклончивый взгляд, старательно-вежливая улыбка, а за ними — молчаливое и отчаянное желание.

— Ты можешь сойти здесь, — повторил он; попросить ему так и не удалось.

Мне было страшно; но в последнюю секунду я решилась — и спрыгнула на перрон.

* * *

— Ты с ума сошла! — проговорил он; радостное возбуждение его требовало немедленно от меня отдалиться. Тут он задел мое больное место.

— Спасибо, — язвительно ответила я.

— Нет-нет, все хорошо… — проговорил он торопливо и неловко.

Оба мы дрожали, изумленные собственной отвагой.

Мы зашли в кафе. Он сел напротив меня. Ногой случайно задел мою ногу — и я остро, болезненно ощутила это прикосновение. Но, хоть его близость и пугала, сбежать было еще страшнее — ведь бегство ясно дало бы понять, что это для меня значит. Так что я сделала вид, что ничего не заметила. Но меня трясло, и все во мне вопило: «Беги!»

Он предложил меня угостить. Я настояла на том, чтобы заплатить самой. Это избавляло меня от всяких обязательств; а кроме того, мне всегда было тяжело принимать чужую щедрость. Но — ничего не вышло: ведь он жил по тем же правилам. Что ж, сказал он, тогда сегодня вечером приглашаю тебя на рюмку чего-нибудь — и возражений не приму. Мы договорились о времени и месте.

Я нашла себе комнату в мотеле и уединилась там — потрясенная, перепуганная, радуясь, что наконец осталась одна. Всерьез задумалась, не сбежать ли — не потому, что этот человек мне не нравился, а потому, что чувствовала: он слишком хорошо понимает, как я устроена. Он может подойти слишком близко. Однако, дав слово, я всегда должна была его держать — так что вечером отправилась в гостиницу на свидание с ним.

Я была в ужасе. Чтобы успокоиться, выпила два бокала вина. Вокруг сновали люди — и это было невыносимо. К чему тут какие-то посторонние люди?! То, что я чувствовала, было слишком личным, только моим; даже то, что кто-то сейчас смотрит и видит меня такой, страшно меня раздражало. Вдруг мне пришла счастливая мысль — я спросила, есть ли в гостинице фортепиано.