|
Напряженная работа и самоотверженность подвели меня к кульминации жизни и вынесли на вершину карьеры в сфере исполнительских искусств. Медленный и тяжелый подъем по служебной лестнице в моей профессиональной жизни, как в зеркале, отражался в накатывающем ощущении, что меня засасывает в пучину мерзостного насилия. В тот момент, когда я получила пост первого вице-президента творческого отдела престижной промышленной организации, я проходила курс уже у двенадцатого по счету терапевта. Постоянные попытки отвергнуть растущую настойчивость, с которой каждый новый терапевт рекомендовал мне госпитализацию и новые лекарства, изматывали и подавляли меня. А финансовое бремя было просто непомерным. Потеря всего, ради чего я работала — мечты всей жизни — казалась неминуемой. На меня накатил эмоциональный паралич, беспомощность, и, в конце концов, суицидальные мысли, порожденные каверзным, трехстраничным психологическим заключением семилетней давности, раздулись до неуправляемой степени, не оставляя мне пространства для того, чтобы увидеть хоть что-то позитивное. Насилие со стороны процесса, наполненного смятением и фрустрацией и скрытого за пеленой тайны, привело меня к ощущению повторной травмы. Я беспомощно сидела во тьме давнего надругательства, тогда как выводок “экспертов” сидел рядом, вынося суждения о том, что же у меня “не в порядке”. В меня вселилась боль. Это СТАЛО эрой безысходности. Отчаявшись увидеть хоть какую-то перспективу, я удалилась в дом подруги, которая проявила неутомимость в попытках помочь мне найти выход. В мой первый день этой “эмоциональной отключки” мне позвонила Дайна Шульмен, другая моя подруга, которая часто с энтузиазмом рассказывала о своей работе в качестве терапевта. В течение некоторого времени я благоговела перед ней, поражаясь ее неподдельному состраданию к пациентам и уважению к коллегам и учителям из круга нарративной терапии. Она мягко уговорила меня пойти на прием к Джилл Фридман, объясняя, что “на этот раз все будет по-другому”. Я пошла. Все было по-другому. И воздействие последующей терапии привело к явной поворотному пункту. Рабочий процесс, с помощью которого Джилл Фридман освобождала меня от стальных вериг надвигающейся тьмы, был одновременно принудительным, бросающим вызов, приносящим озарение, но никогда — угрожающим или таинственным. Мне казалось, что я как бы сижу на тропинке, поросшей терниями, которые обволакивают меня, оставляя мне мучительную роль свидетеля сужения круга выбора. И теперь Джилл стоит надо мной, энергично расчищая заросли, чтобы я смогла увидеть дорогу, которую мне стоит выбрать. Она открыла для меня возможности выбора, и возможности стали действительно моими, ждущими моего решения. Она контролирует меня, как бы спрашивая: “Куда бы мы могли отправиться?” Если я оказываюсь в тупике, она может сказать: “Тебе не кажется, что мы могли бы пойти сюда... или туда?” И я вольна согласиться или отказаться. Временами, в ходе этого путешествия, я могу присесть и рассказать историю или просто спокойно отдохнуть, поскольку путь может быть утомительным. И я постоянно поражаюсь и восхищаюсь тем, что она рядом со мной каждым ударом своего сердца. Глаза в глаза. — 2 —
|