Третий выходОна мала. А мир велик. Всему надо учиться. Впереди столько дела. Ей дано тело, Но нет инструкций для пользования. До всего надо дойти самой. Она встала, пошла, упала. Упала — вставай! — говорят взрослые. Она встает. Постояла и снова упала. Упала — вставай! — говорят взрослые. Она встает, шатается и смеется. Упала и встала! Ей дано пять чувств, Но нет инструкций для пользования. До всего надо дойти самой. Пошлепала кошку ладошкой. Кошка мягкая! Надо ласково! — говорят взрослые. Она радуется: надо ласково! Потянула кошку за хвост. И вдруг — острые когти. Больно! Она плачет: вот кровь! Нет! — говорят взрослые. — Надо ласково! Ласково! — повторяет она, гладит легонько. И кошка снова становится шелковой. Ей даны слова. Но нет инструкций для пользования, До всего надо дойти самой. Она надевает бусы: Глядите, как я нарядна! И говорит: «Касиво!» Взрослые хвалят: «Какая красота!» Но говорить надо «красиво», а не «касиво». А ну-ка, скажи! Скажи: «Красиво»! «Касиво», — повторяет она. Еще раз попробуй, говорят взрослые. А она устала. Над нею стоят милый, добрые, Самые любимые и ждут. Она хочет, так хочет сказать, как надо. А слова не слушаются. Она хочет справиться. Раз упала — надо вставать! Чтобы ей улыбнулись, Чтобы вновь пережить эту радость — я справилась! Слова не слушаются, губы не слушаются, но она старается. Ей хочется кричать от злости, но она не кричит. Ей даны мысли, Но нет инструкции для пользования. До всего надо дойти самой. Она посмотрела вверх, улыбнулась. «Бусики!» — произносит она. Вот и встала! Я находилась в изоляторе. Уже давно, несколько недель, и мне не хотелось оставаться там еще дольше. Больше года я уже не выходила на улицу, а постоянное наблюдение под присмотром сопровождающего продолжалось и того дольше. Я была измотана до крайности принуждением и насилием со стороны Капитана и персонала, которые, каждый на свой лад, показывали мне свою власть, добиваясь от меня послушания силой и угрозами. Я была измотана, истощена недоеданием, покрыта ссадинами и шрамами от ран, которые сама себе нанесла, всего боялась, и в голове у меня царил хаос. Каждый день я часами заходилась в крике и билась о стенки, когда накатывал хаос. Я знала, что все функции у меня пришли в беспорядок, и знала, что у тех, кто хотел меня держать в изоляторе, были на то веские причины. И в то же время, где-то в глубине души я также знала, что это неправильно. Насилие не могло меня вылечить. Не помню, я ли попросила, чтобы меня навестила контрольная комиссия, которая осуществляла надзор за принудительно госпитализированными пациентами, или они сами захотели со мной встретиться. Во всяком случае, одна из представительниц этой комиссии пришла ко мне в изолятор. Я уже видела ее раньше, несколько раз я видела всю комиссию во время плановых посещений больницы, но до сих пор мне ни разу не доводилось беседовать с этой дамой. Комиссия всегда появлялась в полном составе, сейчас же эта женщина пришла ко мне одна. Возможно, они сочли, что на меня произведет слишком сильное впечатление, если они явятся ко мне целой толпой, возможно, хотели сделать так, как будет легче для меня, и потому прислали только одну женщину. Не знаю. Знаю только, что она пришла, и мне было сказано, что я могу поговорить с ней наедине, без персонала. Что закон дает мне такое право. Они выполнили то, что предписывал закон. — 67 —
|