Западная философия 20 века

Так в «корпусе» словаря раскрывается логическая структура познания — или, что то же самое, чистое познание воплощается в словесной «материи». И, разумеется, сразу же перестает быть «чистым»! Даже «одинокая речь», т.е. речь, не осуществляющая коммуникативной функции, не обращенная к другому; речь, в которой отсутствует интенция и в которой слова даже не слова, собственно, а «выражения», — вряд ли может трактоваться как «чистое сознание», хотя и «соприкасается» с ним непосредственно. Более того, не являясь интенциональными, «выражения» есть та пограничная область, где сознание грозит перестать быть сознанием, исчезнуть — поскольку сознание есть всегда «сознание чего-то». Из этого трагического для построения строгой концепции сознания положения Гуссерль пытается найти выход в том, что постулирует «сплетенность» выражения с обозначением, которое, конечно же, интенционально. Тем самым сознание сохраняет свое отличие от «предметов», живет: оно «заряжено» интенцией как стремлением «во-вне», «ждет» иного. И тем самым ему постоянно угрожает «неочевидность» (например, шар, воспринимаемый как «красный», может оказаться «зеленым» с другой, в настоящий момент невидимой, стороны). Отсюда следует, что «впечатление» от предмета не тождественно «качеству» предмета. Однако, теперь Гуссерль оказывается не в состоянии сохранить целостность своей позиции — «внутренние» впечатления оказываются только «внешними» знаками «качеств» объектов!

Выход Гуссерль находит в том, что «снимает» тему истолкований и интерпретаций, ограничиваясь описанием интенционального акта как. с одной стороны, движения от «знака» к «понятию» и от «понятия» к «созерцанию»; а с другой — «впечатления» к «объекту». Работа сознания рассматривается им как «объективирующее постижение» субъективных впечатлений, каковое и есть интенциональный акт.

Таким образом, интенциональность идет в двух друг другу противоположных направлениях: к «непосредственному» и к «предмету». В первом случае она сопровождается ростом очевидности (поскольку, как мы видели, степень «неочевидности» пропорциональна росту «предметных» наслоений, удаленности от «первоначала») — но за это приходится платить ростом непонятности; во втором направлении по той же причине нарастает угроза утраты очевидности вследствие роста понятности. Но не означает ли это, это только ощущения (переживания) очевидны?

Эту трудность Гуссерль преодолевает дифференциацией переживаний от их предметного наполнения, которое возможно без «разведения» того и другого в разные «сферы бытия»: переживание есть «то, в чем мы живем», а предметность — «то, о чем мы знаем». Если бы их удалось полностью «очистить» друг от друга, то знание не могло бы обладать «чистой» очевидностью, а переживание не могло бы быть осознанным (т.е. опредмеченным). Т.е. и то и другое движение интенционального сознания есть лишь тенденции: ясность видения и отчетливость понятия есть диалектические противоположности, связанные «интенциональным напряжением»: понятие «хочет» стать созерцаемым, созерцание «хочет» быть понятым. В осуществленном акте они едины, in acto понятийность не отделена от созерцания. Интенциональность позволяет их «развести» и различить, оформляя понятие в слове, обладающем значением. Это — итог интенции познавания. Интенция «жизнепереживания» исключает дистанцию между переживанием и переживаемым, в ней не должно чувствоваться разницы между переживаниями и их содержанием, между воспоминанием и тем, что именно вспоминается. Но — сознание, которому удается достичь такого состояния, перестает быть сознанием! Поэтому язык неспособен, причем «в принципе», выражать «живые» впечатления... Но у нас нет иных средств выражения! Поэтому единственный способ сказать о них — это прибегнуть к арифметическому аналогу: интенционально осуществленный акт сознания минус объективированная апперцепция — это и есть чистая рефлексия. Но такое выражение не более чем намек, поскольку такая операция «вычитания» есть опосредованно, а чистое сознание должно быть как раз непосредственным. Так же точно познавательный акт, рефлексия не может стать моментом «чистой» жизни, поскольку мы о нем рассуждаем. «Знание о» начинается там, где кончается «жизнь в» — и vice versa.