|
Св. Франциск беседовал с животными. Когда благодать восстановит хоть что-то из райской невинности, невинность эта действительна; искусство же восстанавливает рай в образах - не в жизни, не в человеке, а в произведении. Вот там - только лад и красота, там нет раздора, чувство и дух в мире, чувственность уходит в свет, телесный жар - в разум, все человеческое устремляется к небу. Даже в том, что касается греха, искусство подобно благодати. Кто не побывал в царствах зла, не поймет толком этого мира. Стоик не знает их (он не верит в дьявола), святой - знает прекрасно. Искушения учат его, и жалки рядом с ними греховные ухищрения приличных молодых людей, боящихся отстать от жизни; с учителем своим он сходит в ад685, он накоротке со старым врагом и, чуждый злу, знает его тайники и повадки. Почему же? Потому, что он искупает зло молитвой и мукой. Он берет грехи на себя и алхимией Спасителя преображает их в милосердие. Так вот, человек искусства тоже знает тайники сердца686, тоже сходит в ад. Я не считаю, как Андре Жид, что там, внизу, самые лучшие земли687, - в мире духа плодоносно целомудрие; но какая-то низменная плодоносность там есть. Грех входит в мироздание христианства, ибо побуждает к одному из таинств. Входит он и в мироздание искусства, но тут уже искупление ложное. Искусство берет из греха красоту, однако красота эта - мертвая. Художник, словно фокусник, преображает, а не исцеляет зло. Чувственность врага Вашего, Вагнера, настолько преображена музыкой, что <Тристан> вызывает в воображении лишь чистейшую сущность любви. Если бы Вагнер с Матильдой Везендонк не грешили, у нас бы не было <Тристана>. Конечно, мир обошелся бы без него. Байрейт - не Иерусалим. Но именно так пародирует искусство felix culpa18*. Оно печется лишь о своей славе. Пусть художник погибнет, искусству до этого нет дела, если пламя, в котором он горит, хорошо обжигает керамику. Поэтому, как бы мало ни касалось оно жизни, оно побуждает человека искать совершенства, создавать шедевр из себя самого, просто выявляя, раскрывая свою личность. Честно сказать, это глупо. Человек уже не может достигнуть естественного совершенства - ему предложено лишь совершенство сверхъестественное, а <на путях к совершенству естественному он встречает грех>. Нам не избежать стигматов; или это язвы ветхого Адама, или раны Христа. Словом, искусство внечеловечно, тогда как святость - сверхчеловечна. Отсюда и все подобия, о которых я говорил, сама необходимость подвига - но и ненасытность идола, и ложь, и соблазн, который рано или поздно побудит искать в извращенности того, что даст одна только святость. — 324 —
|