|
И дело не только в том, что часть населения, не способная поддерживать собственное существование, намного превзойдет числом ту часть населения, от которой ее существование зависит; беда и в том, что, пребывая в вечном неоплатном долгу перед пришельцами из прошлого, мы окажемся совершенно неподготовленными к решению тех проблем, которые поставит перед нами будущее. Ситуация, при которой жизнь всех граждан может продолжаться сколь угодно долго, немыслима. Если же, однако, возможность бесконечного продления жизни осуществится, то решение положить предел чьей-либо жизни или хотя бы отказаться от продления ее станет делом врачебной морали. Но как же тогда быть с престижем врачей, в которых мы привыкли видеть священнослужителей, борющихся со смертью, беззаветных слуг милосердия? Я допускаю, что даже в наше время встречаются случаи, когда врачи считают своим долгом не принимать меры для продления жизни бесполезной, невыносимо мучительной. Не лучше ли отказаться от перевязывания пуповины новорожденному уроду и облегчить смерть старику, страдающему от неоперируемого рака и гибнущему от гипостатической пневмонии, этого «друга стариков», вместо того чтобы ценой нечеловеческих страданий еще немного продлить его жизнь. Чаще всего такие вещи делаются без шума и с должным соблюдением приличий, и только когда какой-нибудь невоздержанный на язык дурак выбалтывает врачебную тайну, она становится достоянием газет и судов, поднимающих шум о «насильственном умерщвлении». Но что будет, если подобные решения станут не редким и непредвидимым исключением, а должны будут приниматься почти в каждом случае, связанном со смертельным исходом? Что будет, если каждый больной начнет относиться к врачу не только как к спасителю, но и как к своему возможному палачу? Сможет ли врач нести бремя доверенных ему сил добра и зла? Сможет ли человечество само выносить этот новый порядок вещей? Относительно легко отстаивать добро и сокрушать зло, когда они четко отделены друг от друга разграничительными линиями и когда те, кто находится по ту сторону, – наши явные враги, а те, кто по эту сторону, – наши верные союзники. Но как быть, если в каждом случае мы должны спрашивать, где друг и где враг? Как же нам быть, если, помимо этого, мы еще передали решение важнейших вопросов в руки неумолимого чародея или, если угодно, неумолимой кибернетической машины, которой мы должны задавать вопросы правильно и, так сказать, наперед, еще не разобравшись полностью в существе того процесса, который вырабатывает ответы? Можно ли в этих условиях доверять обезьяньей лапе, у которой мы попросили двести фунтов стерлингов? — 32 —
|