Тошнота

-- можно подумать, оно парит в воздухе. Оно подвижно. Это какие-то касания

-- они возникают то здесь, то там и пропадают. Мягкие, вкрадчивые. У меня во

рту пенистая влага. Я проглатываю ее, она скользнула в горло, ласкает меня,

и вот уже снова появилась у меня во рту; у меня во рту постоянная лужица

беловатой жидкости, которая -- ненавязчиво -- обволакивает мой язык. Эта

лужица -- тоже я. И язык -- тоже. И горло -- это тоже я.

Я вижу кисть своей руки. Она разлеглась на столе. Она живет -- это я.

Она раскрылась, пальцы разогнулись и торчат. Рука лежит на спине. Она

демонстрирует мне свое жирное брюхо. Она похожа на опрокинувшегося на спину

зверька. Пальцы -- это лапы. Забавы ради я быстро перебираю ими -- это лапки

опрокинувшегося на спину краба. Вот краб сдох, лапки скрючились, сошлись на

брюхе моей кисти. Я вижу ногти -- единственную частицу меня самого, которая

не живет. А впрочем. Моя кисть перевернулась, улеглась ничком, теперь она

показывает мне свою спину. Серебристую, слегка поблескивающую спину --

точь-в-точь рыба, если бы не рыжие волоски у основания фаланг. Я ощущаю свою

кисть. Два зверька, шевелящиеся на концах моих рук, -- это я. Моя рука

почесывает одну из лапок ногтем другой. Я чувствую ее тяжесть на столе,

который не я. Это ощущение тяжести все длится и длится, оно никак не

проходит. Да и с чего бы ему пройти. В конце концов это невыносимо... Я

убираю руку, сую ее в карман. Но тут же сквозь ткань начинаю чувствовать

тепло моего бедра. Я тотчас выбрасываю руку из кармана, вешаю ее на спинку

стула. Теперь я чувствую ее тяжесть в запястье. Она слегка тянет, чуть-чуть,

мягко, дрябло, она существует. Я сдаюсь -- куда бы я ее ни положил, она

будет продолжать существовать, а я буду продолжать чувствовать, что она

существует; я не могу от нее избавиться, как не могу избавиться от

остального моего тела, от влажного жара, который грязнит мою рубаху, от

теплого сала, которое лениво переливается, словно его помешивают ложкой, от