|
— Уж этот жанр здесь процветает, — горька сказал толстяк с одышкой, как выяснилось, профессор Кайлов. Его с готовностью поддержал Герасим Александрович Холкин, розовый, лысоватый мужчина: — Вот именно! Сдают не листаж, а анонимки. С превышением плана! — Боже мой... — прошептал Петрунин. — Позвольте, — вскочил худощавый ученый со звучной фамилией Недобоков, человек резких изогнутых линий, казалось, он движется на шарнирах. — Я анонимок не пишу, всегда говорю, как известно, все прямо... — На воре шапка горит, — сказал Чердаков. — В воровстве здесь винят не меня, а вас, —- живо парировал Недобоков. —- Я возвращаюсь к своей мысли. Пусть сам я не пишу анонимок, но я понимаю тех, несчастных, которые вынуждены скрывать свое имя, ибо знают чугунную и беспощадную руку нашего, как говорится, шефа. — Была б у меня рука чугунная, — с горечью возразил Ратайчак, — ты бы недолго здесь хулиганил. Давно бы вылетел по сокращению! — Слышали? — воззвал Недобоков, громко хрустя всеми суставами. — Вот он ответ на честную гласность! Грязный неприкрытый шантаж! — Не стоило б говорить о грязи тому, кто еще не пропустил ни одной сотрудницы моложе пятидесяти, — укоризненно сказал Ратайчак. — Сначала надо бы стать почище. — Вот, вот! — огрызнулся человек на шарнирах. — Как же! Чистота — ваш конек! Недаром содержали уборщицу. — Клоака, — кивнул одобрительно С курский, — в подобной безнравственной атмосфере стесняться, разумеется, нечего... — Морали читает, — махнул рукой Чердаков, презрительно озирая С курского, — лучше бы сказал про свою законную, про*Зойку... Из какого расчета ты помалкивал, когда она здесь хороводилась? — Клевета! — почему-то одновременно воскликнули и Ратайчак, и Кайлов, и розовый лысоватый Холкин. Шумно задвигался и Недобоков — от возмущения он не мог говорить. Казалось, что все его шурупы разом вылезли из пазов. — Вот видите, товарищ Петрунин, какие облыжные обвинения, — с душевной болью сказал директор. — Поверите, не сразу найдешься... Как прикажете все это квалифицировать? Но Петрунин ничего не ответил. Голова подозрительно горела, на щеках выступили алые пятна, в горле была зловещая сухость, намертво сковавшая речь. Перед глазами его мелькали страшные смутные видения...»[382]. Каждый из нас принимал участие в самых разнообразных спорах и дискуссиях, так что общие принципы ведения спора известны нам и без всякой теории. Можно без особого труда назвать те обычные правила ведения спора, которые нарушаются — и притом недвусмысленно и грубо — в постоянно переходящей на личности перебранке «ученых». — 264 —
|