|
Возражая Дрею, Гемпель так реконструировал его схему: Деятель А находился в ситуации типа С. В ситуации типа С следовало сделать X. Поэтому деятель А сделал X[330]. Здесь заключение является уже не оценкой, а описанием, и оно не вытекает дедуктивно из посылок, одна из которых представляет собой оценку. Предлагаемая Гемпелем схема — это схема логически некорректного рассуждения, не имеющего ничего общего ни с объяснением, ни с оправданием. Самим Гемпелем предлагалась следующая схема «исторического объяснения»: Деятель А находился в ситуации типа С. В то время он был рационально действующим лицом. Любое рациональное существо в ситуациях данного типа обязательно (или же с высокой вероятностью) делает X. Следовательно, А сделал X. По мысли Гемпеля, это рассуждение представляет собой обычное объяснение с помощью «охватывающего закона»[331]. Нетрудно заметить, однако, что схема Гемпеля является откровенно двусмысленной. Именуемое «законом» утверждение «Любое рациональное существо в ситуациях типа С обязательно (или же с высокой вероятностью) делает X» может истолковываться и как оценка, и как описание. В случае оценочной интерпретации это утверждение выражает определенное требование к «разумным» существам: в ситуациях типа С они должны всегда или в большинстве случаев делать X. Описательная интерпретация «закона» является гораздо менее естественной, поскольку в нем идет речь о «рациональных существах», которые «обязательно делают» что-то. Гемпелевская схема может пониматься, таким образом, и как оправдание, и как объяснение. Но «объясняющая сила» описательных утверждений типа «Многие люди в ситуациях типа С делают X», конечно же, невелика. Объяснение включает описательные посылки и его заключение является описанием; посылки оправдания (понимания) всегда включают по меньшей мере одну оценку и его заключение является оценкой. В обычном языке граница между описательными и оценочными утверждениями не является ясной, одно и то же предложение способно в одних случаях выражать описание, а в других — оценку. Неудивительно поэтому, что разграничение объяснения и оправдания не всегда является простым делом. Рассматривая творчество З.Фрейда в контексте его эпохи, К.Юнг пишет: «Если... соотносить учение Фрейда с прошлым и видеть в нем одного из выразителей неприятия нарождающимся новым веком своего предшественника, века девятнадцатого, с его склонностью к иллюзиям и лицемерию, с его полуправдами и фальшью высокопарного изъявления чувств, с его пошлой моралью и надуманной постной религиозностью, с его жалкими вкусами, то, на мой взгляд, можно получить о нем гораздо более точное представление, нежели, поддаваясь известному автоматизму суждения, принимать его за провозвестника новых путей и истин. Фрейд — великий разрушитель, разбивающий оковы прошлого. Он освобождает от тлетворного влияния прогнившего мира старых привязанностей»[332]. В истолковании Юнга, Фрейд — прежде всего бунтарь и ниспровергатель, живший в период крушения ценностей уходящей в прошлое викторианской эпохи. Основное содержание учения Фрейда — не новые идеи, направленные в будущее, а разрушение морали и устоев, особенно сексуальных устоев, викторианского общества. — 199 —
|