|
Это в достаточной мере объясняет, почему и темпы, и характер изменений, происшедших в составе Британской империи, были превратно поняты многими американцами. Но когда мы сделаем все необходимые поправки на незнание, британский критик, в свою очередь, должен признать тот факт, что мощь империи в отличие от ее состава претерпела изменения не только очень большие, но и действительно очень быстрые. Истина в том, что в смысле откровенной политики, основанной на чисто военном потенциале, только две великие державы — Соединенные Штаты и Советский Союз — противостоят сегодня друг другу. Именно признанием этого факта в Соединенных Штатах объясняется стремление проанализировать ситуацию, вызванную объявлением «доктрины Трумэна». Американцы осознают, что это по двум причинам поворотный пункт в американской истории. Во-первых, он выводит Соединенные Штаты из их традиционной изоляции; и, во-вторых, этот шаг президента может означать — даже если это далеко от его истинных намерений — поворот всего хода международных отношений, отказ от новых методов сотрудничества в попытке достичь политического единства и возврат к старому, избитому способу: выиграв последний раунд в силовом противостоянии, прийти к политическому объединению мира через «нокаут». Итак, обозрев те обстоятельства, которые говорят в пользу второго, старинного решения, мы должны заставить себя преодолеть эти обстоятельства, вспомнив, сколь разрушительным может быть этот «нокаут». Он приговорит человечество по крайней мере к еще одной мировой войне. Третья мировая война будет вестись атомным и другим, возможно, не менее смертоносным оружием. Более того, в прежние времена — скажем, при насильственном объединении китайского региона княжеством Цинь или же греко-римского мира Римом — долгожданная политическая унификация через «нокаут» достигалась недопустимой ценой моральных травм, нанесенных обществу в тот момент, когда ему навязывали это единство с помощью грубой силы. Если мы проанализируем эти травмы в понятиях материальных, попытавшись оценить способность различных цивилизаций как к возрождению, так и к разрушению, нам нелегко будет начертить четкие сравнительные графики нашей западной цивилизации, с одной стороны, и греко-римской или китайской — с другой. Без всякого сомнения, у нас сегодня намного больше возможностей и для реконструкции, и для разрушения, чем имели китайцы или римляне. С другой стороны, более простая социальная структура обладает большей стихийной восстановительной силой, нежели более сложная. Когда я вижу, как наши восстановительные программы в Великобритании задерживаются из-за нехватки квалифицированной рабочей силы или высокотехнологичных материалов, а иногда — и не в меньшей степени — из-за сбоев административного механизма, я вспоминаю, как мельком видел в 1923 году восстановление турецкой деревни, разрушенной под самый конец греко-турецкой войны 1919–1922 годов. Турецкие крестьяне не зависели от привозных материалов или рабочей силы, равно как и от милостей бюрократов. Они перестраивали свои дома и ремонтировали домашнее имущество и сельскохозяйственный инвентарь собственными руками из дерева и глины, что находились вокруг. Кто может предвидеть, будет ли Нью-Йорк после третьей мировой войны жить материально так же спокойно, как деревня Йени-Кей после 1922 года, или так же тяжело, как Карфаген после 146 года до н. э.? Правда, те раны, которые цивилизация наносит себе и от которых в конце концов погибает, совсем не материального свойства. Во всяком случае, в прошлом неизлечимыми оказались как раз раны духовного порядка; и поскольку под слоем самых различных культур лежит однородная духовная природа человека, можно предположить, что духовное опустошение, производимое «нокаутом», по своей разрушительной силе убийственно, и именно оно каждый раз приводит к гибели. — 70 —
|