|
Нам, нынешним, легче понять, как провинциальны и глупы те, кто противится «всем этим догмам». Именно догма спасла здравый смысл. Теперь любят говорить, что религия связана лишь с чутьем и чувством. Если бы во времена, по праву называвшиеся темными, победила религия чувства, возобладали бы тьма и отчаяние. Именно твердая догма сдержала натиск страшных чувств. Противники аскезы иногда правы — многие наши отшельники чувствовали то же, что факиры. Но они не могли думать, как факиры, потому что были правоверными христианами. Догма велела им думать здоровей и человечней. Отшельник не мог отрицать, что добрый Бог создал нормальный и здравый мир, не мог утверждать, что мир создал дьявол, — он не был манихеем. Тысячи адептов безбрачия, убегавших в обители и пустыни, могли бы счесть брак грехом, если бы полагались на свои чувства, как теперь принято. К счастью, им пришлось положиться на авторитет Церкви, которая ясно сказала, что брак не греховен. Религия чувств в современном вкусе мигом бы превратила католичество в манихейство. Но когда вера могла довести человека до безумия, богословие спасало его. Святой Фома, гений правоверия, напомнил людям о том, что мир сотворен Богом. Он напомнил о созидании, когда все жили разрушением. Пусть враги средневековья ссылаются на сотню‑другую фраз, которые можно счесть пессимистическими, — не это главное. Человека средних веков не слишком волновало, достаточно ли он современен, и он не спешил подчиниться авторитету плохого настроения. Зато его очень волновало, достаточно ли он правоверен. Святой Фома мог доказать, что хвала Творцу и Его творческой радости — правоверней, чем дух отчаяния, и потому он стал во главе всего христианского мира, принявшего эту истину как поверку правоверия. Нужно признать, что в этом огромном деле очень большую роль сыграла сама его личность. Как многие учители веры, он особенно подходил к миссии, предначертанной ему Богом. Мы можем, если хотим, назвать этот дар инстинктом; можем даже опуститься до слова «темперамент». Если вы хотите рассказать популярно о средневековом мыслителе, вам приходится пользоваться современным и отнюдь не философским языком. Это не выпад против современности; мы столько возимся с чувствами и настроениями (особенно когда говорим об искусстве), что создали обширный, хотя и не очень точный словарь. Современные философы похожи скорее на поэтов, они придают свой оттенок истине и нередко смотрят на жизнь сквозь цветные очки. Если мы скажем, что у Шопенгауэра они черные, а у Джеймса[75] — порозовее, это поймут лучше, чем термины «пессимизм» и «прагматизм». Мы этим злоупотребляем, но в этом есть свой смысл, как был он в средневековой логике, хотя и ею злоупотребляли в конце эпохи. И вот для одного свойства, которое освещает все дело святого Фомы (хотя сам он, быть может, и не считал его столь важным), сейчас подходит только избитое газетное слово, которое он, наверное, счел бы бессмысленным. — 33 —
|