|
Казалось бы, и это настолько просто, что не требует никаких обоснований. Но мы уже приближаемся к нашей цели. Дело в том, что описываемая здесь ситуация является точной моделью знаковых систем, наиболее известными разновидностями которых является наша речь, наша письменность. А вот там, где мы сталкиваемся со знаками, у нас зачастую существуют весьма превратные представления о действительности. Возьмем любую книгу; на белой глади бумажных листов выстроены в определенной последовательности разнообразные типографские знаки. Все это мы привычно называем информацией, и говорим, что книга содержит в себе какую‑то информацию. Причем тут зеркало? А притом, что книга со всеми ее листами, типографскими знаками и даже какими‑то картинками на них – это точный аналог именно того самого зеркала, которое в действительности не содержит в себе абсолютно ничего. Точно так же, как и в ситуации с зеркалом, вся информация на деле существует только в нашем сознании, и для того, чтобы она могла возникнуть в каких‑то потаенных его глубинах, необходимо существование более широкой и развитой системы явлений, которая обязана включать в себя: – язык со всей его фонетикой, грамматикой, лексикой, семантикой (специалисты в области информационных систем называют это языковыми конвенциями); – совокупность общепринятых соглашений обо всех окружающих нас вещах, сложившихся понятий, если угодно, предрассудков, и так далее, словом все то, что определяется собирательным понятием культуры; – систему письма; – механизм распознавания и дешифрации письменных знаков, проще говоря, умение читать и писать; – наконец, реальную действительность (как материальную, так и духовную), которая и отображается в языке, культуре. Согласимся, что если нет письменности, нет и не может быть никаких книг. Гомер был записан только в VI веке до н э., во время правления афинского тирана Писистрата, когда их исполнение было включено в празднества Великих Панафиней (то есть празднеств, посвященных божественной покровительнице Афине). До этого, его поэмы, созданные, как полагают, в 8 в. до н э., могли передаваться лишь изустно и восприниматься только на слух. Если мы не умеем читать, никакая книга не скажет нам решительно ничего. Если мы не знаем языка, на котором она написана, результат будет в точности таким же. Если мы знаем язык, но нам недоступны используемые в ней понятия, идеи, образы, мы в лучшем случае поймем лишь какие‑то фрагменты содержания. Но даже если мы знаем язык, при этом нам, в принципе, доступны все понятия и образы, используемые в каким‑то конкретном тексте, но неизвестен контекст, действительная информация остается по‑прежнему закрытой. Это можно видеть не только на примере какого‑то сложного текста, но и в любом отдельно взятом слове. Ведь известно, что каждое слово имеет множество различных значений, поэтому понять, что именно имеется в виду, когда произносят его, можно только зная полный контекст разговора или ситуации. Так, например, слово «сидеть» может означать собой и отдых и заключение. Больше того, в своем последнем значении оно совершенно по‑разному воспринимается тем, кто осуждает, и тем, кому выносится обвинительный приговор. — 59 —
|