|
В российской мысли понятие пространства явно приобретает ценностную нагрузку. В целом ряде работ известных авторов можно найти немало утверждений о том, что беспредельность, безмерность, сверхнормативность российского пространства формирует такой душевный склад человека, который постоянно обусловливает выход за границы меры и норм буквально во всем. Причем наличие подобного настроя души констатируется как теми, кто относится к российской географии и российскому национальному характеру крайне негативно, так и теми, кто в безграничности российских пространств восхищенно усматривает причину «безграничной широты» русского человека, его не имеющих аналогов среди других народов универсальности и многомерности. Н.О. Лосский, Н.А. Бердяев, говоря о силе природной стихии как причине слабой способности русских к формотворчеству, внутренне присущего им стремления переходить во всем через грань меры, нерасположенности к методичному, последовательному и целенаправленному освоению окружающей действительности и подобному, усматривают во всем этом, несмотря на некоторые оговорки, определенную ущербность и недостаток русской жизни. В.О. Лосский пишет: «У русского народа нет строго выработанных, вошедших в плоть и кровь форм жизни»[133]. Он, кстати сказать, полагал, что одной из причин сохранения абсолютной монархии в России, иногда граничащей с деспотизмом, является то, что русским народом ввиду его склонности к анархизму весьма трудно управлять. «Такой народ предъявляет чрезмерные требования к государству»[134]. Н.А. Бердяев также отмечает, что русскому народу «нелегко давалось оформление», что «дар формы у русских людей невелик»[135]. Конкретным проявлением имманентно присущей русскому духу интенции преодоления границ меры и норм стала, по его словам, тяга русского человека к абсолютному во всем. В этой тяге к абсолютному Бердяев усмотрел определяющую черту русского национального духа. Согласно ему «тайна русского духа» в том, что он «устремлен к последнему и окончательному, к абсолютному во всем… Россия как бы всегда хотела лишь ангельского и зверского и недостаточно раскрывала в себе человеческое. Ангельская святость и звериная низость – вот вечные колебания русского народа, неведомые более средним западным народам. Русский человек упоен святостью, и он же упоен грехом, низостью»[136]. Крайне отрицательную оценку географического фактора русской жизни дает один из наиболее радикальных адептов западной цивилизации И. Бродский. Он чуть ли не с физически ощущаемой неприязнью говорит о пространстве России – Евразии. Последнее, согласно ему, наложило роковой отпечаток на судьбу России и его собственную личную судьбу. «Я… жертва географии. Не истории, заметьте, а географии»[137]. При этом, с точки зрения Бродского, «пространство вообще иерархически ниже времени, подчиненнее, несущественней: ставки на пространство – характеристика кочевника, завоевателя, разрушителя; на время – цивилизатора, философа, поэта»[138]. — 166 —
|