|
Вернемся ненадолго к различию между милосердием и состраданием. Сострадание направлено на тех, кто страдает, большей частью – невинно. Милосердие направлено на тех, кто в чем-либо провинился и большей частью не мучается сознанием своей вины. Следовательно, милосердие и сострадание суть две разные добродетели, направленные на разные объекты. Правда, следует признать, что нам гораздо легче простить того, кто страдает, даже если его страдание никак не связано с тем, в чем он провинился (и не является раскаянием). Милосердие противостоит злопамятности, а злопамятность имеет в основе ненависть. Между тем, и мы уже показали это, рассуждая о сострадании, практически невозможно ненавидеть того, кто на твоих глазах жестоко страдает: жалость перекрывает ненависти кислород, и в этом смысле сострадание способно привести к милосердию, не смешиваясь с ним. Так же иногда справедливо и обратное – сострадание легче вызвать, если ненависть угасла. Но сострадание, как более эмоциональная, более естественная, более непосредственная реакция, почти всегда возникает первым. Проявить милосердие гораздо труднее, и потому оно встречается намного реже. Милосердие требует размышления, без которого запросто обходится жалость. О чем размышляет милосердный человек? О себе, который и сам не без греха? Не исключено, что эта мысль и в самом деле не даст ему бросить в другого камень… Но подобное милосердие возможно лишь там, где имеет смысл самоидентификация с виновным, то есть только в общих случаях. Например, я готов простить вора, потому что мне и самому случалось красть (в юности – книги). Лгуна, потому что я и сам не всегда говорю правду. Эгоиста, потому что я сам эгоист. Труса, потому что я не уверен, что, случись опасность, я не струшу. Но простить насильника, нападающего на детей? Палача? Как только вина выходит за рамки общей меры, самоидентификация мгновенно утрачивает силу и не может служить благовидным предлогом. А ведь именно эти, самые ужасные, преступления и взывают к нашему милосердию. Прощение не нужно, если речь идет о пустяках. Зачем нужно было бы милосердие, если бы оно прощало только то, что заслуживает прощения? Значит, нам нужно что-то еще, помимо самоидентификации. Но что же? Любовь? Разумеется, когда есть любовь и когда любовь не исчезает даже после того, как вина выходит наружу, она приводит к милосердию. Но одновременно лишает милосердие его объекта. Прощать значит прекратить ненавидеть, отказаться от мести, и поэтому любовь не нуждается в прощении – она уже все простила заранее и будет вновь и вновь прощать все новые ошибки, потому что таково необходимое условие ее существования. Как можно перестать ненавидеть, если ты никогда не ненавидел? Что ты будешь прощать, если не чувствуешь в своем сердце ни капли злобы? Любовь милосердна, но милосердие для нее – как воздух, которым она дышит, а кто же примет способность дышать за добродетель? Ларошфуко говорил, что мы прощаем настолько, насколько любим. Нет, если мы любим, милосердию места нет – его занимает любовь. Это хорошо известно родителям и некоторым детям. Что это, бесконечная любовь? Нет, конечно, ибо на это никто не способен. Но это любовь, не ставящая никаких условий, готовая подняться выше любой ошибки, любого оскорбления. «А за что ты меня никогда не простишь?» – спрашивает маленький мальчик отца. И отец не знает, что ему ответить. Он простит ему все, даже самое худшее. Вернее сказать, родителям вообще незачем прощать детей: милосердие им заменяет любовь. Это дети могут простить или не простить родителей. За что? За излишнюю любовь, обернувшуюся эгоизмом, натворившую глупостей; за чрезмерные страхи, принесшие несчастья… Или, наоборот, за недостаток любви, что тоже требует прощения. Но разве это не означает взросления? Мне очень нравится высказывание Оскара Уайльда из «Портрета Дориана Грея»: «Вначале дети любят своих родителей, повзрослев, они их судят и иногда прощают». Счастливы дети, способные простить своих родителей! Счастливы милосердные! — 77 —
|