Слова

приводят матери. "И я вижу, - сообщала она, - как он возлагает им руки на

голову". Дед пожимал плечами, но, хотя и осуждал все это, высмеивать не

смел. Мать трусила, в бабушке на сей раз любопытство перевешивало

скептицизм. Они сходились на одном: "Главное, не задумываться об этом, а

то недолго и с ума сойти". В моде были

невероятные истории; благонамеренные газеты снабжали ими два-три раза в

неделю своих читателей, утративших веру, но сожалевших об ее изысканных

прелестях. Рассказчик сообщал с бесстрастной объективностью о некоем

странном факте, он шел навстречу позитивизму: происшествие, как ни смущает

оно ум, наверняка имеет какое-то разумное объяснение. Автор его искал,

доискивался, добросовестно излагал. Но тотчас пускал в ход все свое

искусство, чтобы дать понять, сколь это объяснение легковесно и

неубедительно. Ничего больше. Рассказ обрывался на знаке вопроса. Этого

было достаточно. Потустороннее вторгалось в жизнь безымянной и тем более

страшной угрозой.

Открывая "Ле матэн", я леденел от ужаса. Одна история меня особенно поразила. До сих пор помню ее название: "Ветер в листве". Летним вечером на втором этаже деревенского дома мечется в постели больная; через открытое окно в комнату протягивает ветви каштан. На первом этаже собралось несколько человек, они болтают, глядя, как сумерки завладевают садом. Вдруг кто-то обращает внимание на каштан: "Что это? Ветер?" Недоумевая, все выходят на крыльцо: ни дуновения, а листья трепещут. И вдруг - крик! Муж больной взбегает по лестнице, он видит, что юная его супруга, вскочив на кровать, показывает пальцем на дерево и падает мертвая; каштан недвижен, как обычно. Что она видела? Из сумасшедшего дома сбежал больной, не он ли, спрятавшись на дереве, скорчил ей страшную рожу? Это он, БЕЗУСЛОВНО он, поскольку нет иного разумного объяснения. И все же... Почему никто не видел, как он туда взобрался, как спустился? Почему не залаяли собаки? Почему через шесть часов его обнаружили в ста километрах от поместья? Нет ответа. Рассказчик небрежно заключал с красной строки: "Если поверить жителям деревни, ветви каштана сотрясала смерть". Я отшвырнул газету, затопал ногами, закричал: "Нет! Нет!" Сердце выскакивало из груди.

Однажды в лиможском поезде я чуть не потерял сознание, листая альманах Ашетта: мне попалась гравюра, от которой волосы вставали дыбом, - набережная в лунном свете, бугорчатая клешня лезет из воды, хватает пьяного, затягивает его в глубь водоема. Картинка была иллюстрацией к тексту, который я проглотил с жадностью. Кончался он следующими примерно словами: "Галлюцинация ли это алкоголика? Или то приоткрылся ад?" Я стал бояться воды, крабов, деревьев. В особенности же книг; я проклял палачей, населявших свои рассказы невыносимыми ужасами. Тем не менее я им подражал.