Русская Философия. Энциклопедия

Соч.: Исследование книги о заблуждениях и истине // Избр. произв. русских мыслителей второй половины XVIII века. М., 1952. Т. 2.

Лит.: Болдырев А. И. Проблема человека в русской филосо­фии XVIII века. М., 1986.

А. В. Панибратцев

БАХТИН Михаил Михайлович (5(17).П. 1895, Орел -7.03.1975, Москва) - философ, литературовед, эстетик, лин­гвист, культуролог. Учился в Новороссийском (Одесском) ун-те, окончил историко-филологический ф-т Петроградс­кого ун-та. Международную известность и признание ему принесли прежде всего его фундаментальные труды о Достоевском и Ф. Рабле. В 30-е гг. подвергался преследо­ваниям, был в ссылке, в течение 30 лет не имел возможно­сти издавать свои работы. По этой причине три книги, написанные им (или в значительной части им), и несколько статей были опубликованы под именами друзей и сотруд­ников. В частности, две работы: «Фрейдизм: Критичес­кий очерк» (1927) и «Марксизм и философия языка» (1929, 1930) - вышли в свет под именем В. Н. Волошинова, а кн. «Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику» (1928) - под име­нем П. Н. Медведева. В творческой биографии Б. условно можно выделить три периода. Первый приходился на 20-е гг. и отмечен преобладанием философской проблематики. Второй длился с кон. 20-х до сер. 30-х гг. и отличался наибольшей широтой научных интересов. В этот период Б. издал один из главных и наиболее извест­ных своих трудов - «Проблемы творчества Достоевско­го» (1929); последующие издания вышли под названием «Проблемы поэтики Достоевского». Здесь раскрывается сущность совершенного великим писателем эстети­ческого переворота - создание полифонического, диало­гического романа. В одной из трех упомянутых книг, под­писанных друзьями Б., философская тема проецируется на проблематику языка, рассматриваемого через призму социологии и в полемике со сторонниками структурной лингвистики. Б. разрабатывает то, что сегодня именуют социолингвистикой, уделяя основное внимание прагма­тике языка. В др. книге критически анализируется кон­цепция 3. Фрейда. Содержание третьей книги составляет полемика с представителями формальной школы (Якоб­сон, В. Б. Шкловский и др.), к-рым Б. противопоставляет социологическое и культурологическое понимание по­этики и поэтического языка. Третий период творчества Б. начинается с сер. 30-х гг. Здесь в центре его внимания -вопросы истории и теории литературы. Б. создает лишь отчасти сохранившуюся работу о Гёте, а также второй главный свой труд - «Творчество Франсуа Рабле и народ­ная культура средневековья и Ренессанса» (1965, написа­на в 1940), где, помимо литературоведения, значительное место занимает культурология, в частности исследование народных праздников, карнавала, смеха в истории культу­ры и т. д. В последний год своей жизни Б. издает кн. «Воп­росы литературы и эстетики» (1975), включив в нее иссле­дования 30-х гг. Уже после его смерти опубликована «Эс­тетика словесного творчества» (1979), куда вошли работы первого и третьего периодов, а также «Литературно-кри­тические статьи» (1986). В этих работах представлена ме­тодология литературоведения и гуманитарных наук. Кон­цепция Б. в той или иной мере пересекается с феномено­логией, экзистенциализмом, марксизмом, неокантианст­вом, христианством и др. течениями. Феноменология и экзистенциализм вызывают у него интерес своим при­стальным вниманием к человеку. Из марксизма он берет принцип историзма, но скептически смотрит на диалек­тику, полагая, что она вышла из диалога, чтобы вновь вер­нуться в него на более высоком уровне как диалог лич­ностей. Диалогизм при этом выступает одновременно как метод, концепция мира и художественный стиль. В нео­кантианстве Б. привлекает деление наук на науки о при­роде и науки о культуре, однако он избегает их жесткого противопоставления. Христианские (православные) мо­тивы в исследованиях Б. проявляются в связи с темой любви к др., обращением к образу Христа как воплощению ис­тины и абсолютных ценностей. Вместе с тем Б. довольно редко делал прямые ссылки на религию, оставаясь на по­зициях совр. науки и философии, но не впадая в крайнос­ти сциентизма. Наибольшее влияние на него оказал Дос­тоевский, с к-рым его соединило глубокое духовное род­ство. В целом концепция Б. может быть определена как своеобразная герменевтика, принимающая форму диа-логизма или философии человека, к-рый ведет несконча­емый диалог с др. людьми и самим собой. Вне речевого текста и контекста человек для Б. не существует. Он отме­чает, что главный пафос всего творчества Достоевского -борьба с овеществлением человека, всех человеческих отношений и ценностей в мире. Для Б. человек также вы­ступает как неповторимая индивидуальность ^личность, как субъект, обладающий сознанием, мировоззрением и волей, к-рый мыслит, познает, действует и совершает по­ступки, неся полную ответственность за все содеянное. Однако Б. не наделяет человека самодостаточным быти­ем, отвергает индивидуализм и субъективизм. Вслед за Достоевским он «противостоит культуре принципиаль­ного и безысходного одиночества». «Субъективизации» он противопоставляет «персонализацию», считая, что первая ограничивается одним только «я», тогда как вто­рая рассматривает «я» в отношениях с др. личностями, в связях между «я» и «другой», «я» и «ты». В основе человеческого лежит межчеловеческое, интерсубъектив­ное, т. е. социальное. Необходимость взаимосвязи чело­веческих существ обнаруживается в простом акте вос­приятия одного человека др. Будучи единством двух ас­пектов - внутреннего и внешнего, души и тела, - сам себе я дан только внутренне и не могу увидеть самого себя извне. Для этого мне нужно либо зеркало, либо взгляд др. человека, его «кругозор» или «избыток видения», к-рый завершает, восполняет меня до целого. Два человеческих существа составляют минимум жизни и бытия. Быть для человека - значит общаться, быть для др. и через него -для себя. Говоря о социальности, Б. имеет в виду не эко­номическую («вещную») или политическую социаль­ность, но духовную - нравственную, эстетическую, фи­лософскую и религиозную, в рамках к-рой происходит приобщение к высшим ценностям и отношения людей становятся узами братства. При разработке методологии гуманитарных наук Б. выступает против позитивистского сциентизма, к-рый ради естественно-научной строгости и точности готов «умертвить» все живое, пожертвовать «человеком в человеке», превращая его из субъекта в обычный объект. Он, в частности, упрекает структурную лингвистику в том, что она ограничивается изучением грамматической структуры высказывания, абстрагируясь от говорящего человека. В то же время Б. не считает обо­снованным жесткое противопоставление естественных и гуманитарных наук. И те и др. используют обе формы познания - объяснение и понимание, однако для первых главным выступает объяснение, а для вторых - понима­ние. Своеобразие гуманитарного знания обусловлено двойственной природой человека, являющегося одновременно субъектом и объектом, воплощающего в себе един­ство свободы и необходимости. Как живое социальное существо человек включен в необходимые связи, и его поведение входит в компетенцию научного анализа и объяснения, опирающихся на социологические, психо­логические и биологические законы, подчиняющиеся тре­бованиям строгости и точности. Когда же дело касается смысла и свободы, носителем к-рых является человек, выступающий уже как субъект, то здесь познание направ­лено на индивидуальное, его предметом является «выра­зительное и говорящее», а его критерием будет не точ­ность, но глубина проникновения. Методом познания здесь становятся истолкование и понимание, принимаю­щие форму диалога личностей. Именно такой путь ве­дет к постижению человека и выражаемого им смысла, к-рый выступает как «элемент свободы, пронизавший необходимость». В этом плане литературоведение сбли­жается с самой литературой, какой она предстает в твор­честве Достоевского. Анализируя последнее, Б. открыва­ет в нем совершенно новый тип романа - диалогический и полифонический. Здесь автор перестает занимать внеш­нее положение по отношению к персонажам (вненаходимость) и вступает с ними в равноправный диалог. «Мно­жественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов» -в этом видит Б. главную особенность романов Достоев­ского. Позже он вносит уточнения в свою концепцию, заметно усиливая значение автора, возвращает ему нек-рые прежние преимущества и превосходство над героем, восстанавливает имевшую между ними иерархию. Он считает, что автор должен сохранить свою позицию вне-находимости и связанный с ней избыток видения и пони­мания, подчеркивая, однако, их диалогический характер. Он также отмечает, что автор не может стать одним из образов романа, ибо является «природой творящей», а не «природой сотворенной». Говоря об эстетических взглядах Б., нельзя не упомянуть о его отношении к формальной школе. Внешне здесь имеется определенное сходство: общий интерес к языку, совпадающая термино­логия (форма, конструкция, система), связь с эстетикой романтизма, однако на этом основании Б. нельзя отно­сить к формальной школе. Формалисты стремились вы­делить некую «поэтичность» и «литературность» в чис­том виде, как совокупность нек-рых общих и трансисто­рических формальных черт и приемов. Б. же считает, что вне связи с культурой и ее историей литература не суще­ствует. Он рассматривает литературное произв. как слож­ное единство материала, формы и смысла, где осн. орга­низующим элементом выступает ценностно-смысловой аспект, архитектоника произв. В структурно-семи­отических исследованиях, являющихся продолжением и развитием идей формальной школы, он положительно оценивает те работы, авторы к-рых стремятся понять ли­тературу в «дифференцированном единстве всей культу­ры эпохи». Критикуя формальную школу, не находящую достойного места для человека, Б. не менее критически смотрит на тенденцию, к-рая берет за точку отсчета изо­лированного индивида (в русле формулы «стиль - это человек»), ибо для понимания стиля ему нужно по мень­шей мере два человека, а в пределе - все культурное поле.