Письмо и различие

Хорошо известны строгие и утонченные переходы, через которые проводится диалектика господина и раба. Мы не в состоянии поды­тожить их, не нанеся им при этом ущерба. Здесь нас интересуют те существенные по своей природе смещения, которым они подвергают­ся при своем отражении в батаевском мышлении. И в первую оче­редь — различие между господством и верховенством. Мы не можем даже сказать, что различие это имеет какой-то смысл: оно есть разли­чие смысла, тот уникальный интервал, который отделяет смысл от сво­его рода бессмыслицы. Господство обладает смыслом. Выставление на кон жизни есть момент конституирования смысла в рамках пред­ставления сущности и истины. Это обязательный этап истории само­сознания и феноменальности, то есть представления смысла. Чтобы история — то есть смысл — образовывала цепочку, сплеталась, гос­подин должен испытать свою истину. Это возможно только при двух неотделимых друг от друга условиях: господин должен сохранить жизнь, чтобы насладиться тем, что он выиграл, поставив ее на карту; и на другом конце этой столь восхитительно описанной Гегелем це­почки, «истина независимого сознания (должна быть) рабским созна­нием». Когда рабство станет господством, оно сохранит в себе след своего вытесненного начала, «оно как оттесненное обратно сознание (zur?ckgedr?ngtes Bewusstsein) уйдет в себя и обратится к истинной независимости». Именно эта асимметрия, эта абсолютная привилеги­рованность раба — неизменный предмет батаевской медитации. Ис­тина господина находится в рабе; а раб, ставший господином, остает­ся «вытесненным» рабом. Таково условие смысла, истории, дискурса, философии и т. д. Господин соотносится с самим собой, самосознание конституируется лишь благодаря опосредованию рабского сознания в движении признания; но вместе с тем и благодаря опосредованию вещи, изначально выступающей для раба как такая сущность, кото­рую он не может непосредственно подвергнуть негации, насладившись ею, он может лишь трудиться над ней, «обрабатывать» (bearbeiten) ее, что сводится к обузданию (hemmen) его желания, к задержке (aufhalten) исчезновения вещи. Сохранять жизнь, поддерживать себя в живых,

[322]

трудиться, откладывать удовольствие, ограничивать свои ставки в игре, почтительно сторониться смерти в тот самый миг, когда загля­дываешь ей в лицо, — таково рабское условие господства и всей исто­рии, которую оно делает возможной.

Гегель явственно высказал необходимость того, чтобы господин сохранял жизнь, которой он рискует. Без этой экономии жизни «выс­шее подтверждение смертью в то же время снимает достоверность себя самого вообще». Устремиться навстречу чистой и простой смерти, означает, следовательно, пойти на риск абсолютной утраты смысла в той мере, в какой последний по необходимости проходит через исти­ну господина и самосознание. Рискуешь потерять этот эффект, при­быль смысла, которую хотел таким образом выиграть. Эту чистую и простую смерть, смерть немую и не приносящую никакого дохода, Гегель называет абстрактной негативностью, противопоставляя ее «негации сознания, которое снимает так, что сохраняет и удержива­ет снятое (Die Negation des Bewusstseins, welches so aufhebt, dass es das Aufgehobene aufbewahrt und erh?lt)», и которое «тем самым переживает его снимаемость (und hiemit sein Aufgehobenwerden ?berlebt). B этом опы­те самосознание обнаруживает, что Жизнь для него столь же суще­ственна, как и чистое самосознание».