|
Особое место в ряду искусств, по Шопенгауэру, занимает музыка. Если другие искусства преимущественно отображают какие?то отдельные идеи, то музыка есть «непосредственная объективация и отпечаток всей воли, подобно самому миру, подобно идеям, множественное явление которых составляет мир отдельных вещей» (1, 224). Итак, музыка объективирует мировую волю, но по — другому, нежели идеи. Тем не менее это обстоятельство задает некий параллелизм между музыкой и миром идей, наглядно обнаруживающийся в природе гармонии. «В самых низких тонах гармонии, в ее басовом голосе, — писал Шопенгауэр, — я узнаю низшие ступени объективации воли, неорганическую природу, планетную массу… далее, в совокупности сопровождающих голосов, образующих гармонию, между басом и ведущим, исполняющим мелодию голосом, я узнаю всю лестницу идей, в которых объективируется воля. наконец, в мелодии, в главном высоком голосе, который поет, ведет все целое. я узнаю высшую ступень объективации воли, осмысленную жизнь и стремление человека» (1, 224–225). В известном смысле музыка параллельна и философии, тоже отображающей мир в целом. Поэтому полное объяснение музыки в понятиях являлось бы точным понятийным отображением мира, т. е. истинной философией. Учение Шопенгауэра о музыке воодушевляло Р. Вагнера и некоторых других философски настроенных композиторов [23]. Нельзя также отрицать, что его гипотеза (он не утверждал, что это доказанная истина) о музыке как непосредственном выражении мировой воли хорошо объясняет тот факт, что это искусство не погружает нас в состояние безвольного и умиротворенного созерцания, как это обычно бывает с живописью или скульптурой, а глубоко затрагивает наше сердце. Впрочем, эту особенность музыка разделяет с поэзией[24], где тоже есть место не только прекрасному, но и интересному. Шопенгауэр специально исследовал отношение этих категорий. На первый взгляд, интересное противоречит сути искусства, которое должно облегчать созерцание идей чистым, т. е. незаинтересованным субъектом. Вместе с тем, живой интерес у читателя может вызывать лишь правдоподобное изображение каких?то черт мира, а правдивость не может быть достигнута без понимания его сущности, отображение которой мы называем прекрасным: «Посредством правдивости интересное, значит, связано с прекрасным» (6, 288). И хотя эта связь не носит необходимого характера (некоторые великие произведения, к примеру все тот же «Гамлет» Шекспира, считает Шопенгауэр, не назовешь интересными, и наоборот, многие интересные романы вообще лишены реальной эстетической ценности), в идеале интересное должно дополнять прекрасное, связывать его подобно нити, соединяющей жемчуг в ожерелье, чтобы держать внимание, облегчая переход от одной части произведения к другой. Иными словами, можно сказать, что «интересное — это тело поэтического произведения; прекрасное — его душа» (6, 292). — 23 —
|