Падение

речи преследуют определенную цель. Разумеется, я стремлюсь к тому, чтобы

смолкли насмешки надо мной, чтобы лично я избежал суда, хотя как будто для

этого нет никакой возможности. Больше всего нам мешает ускользнуть от

судилища то, что мы первые выносим себе приговор. Стало быть, надо начать с

того, чтобы распространить суд на всех, без всяких различий и тем самым уже

несколько ослабить его.

Исхожу я при этом из следующего принципа: никаких извинений -- никогда

и никому. Я отметаю благие намерения, уважительные заблуждения, ложные шаги,

смягчающие обстоятельства. У меня не дают поблажки, не дают отпущения

грехов. Просто-напросто производят арифметическое действие -- сложение -- и

устанавливают: "Всего столько-то. Вы развратник, сатир, мифоман, педераст,

мошенник... и так далее". Вот так-то. Довольно сухо. В философии, как и в

политике, я сторонник любой теории, отказывающей человеку в невиновности, и

за то, чтобы с ним на практике обращались как с преступником. Я, дорогой

мой, убежденный сторонник рабства.

Без рабства, по правде сказать, и не может быть окончательного выхода.

Я очень быстро это понял. Прежде я все твердил: "Свобода, свобода!" Я ее

намазывал на тартинки за завтраком, жевал целый день, и дыхание мое было

пропитано чудесным ароматом свободы. Этим великолепным словом я мог сразить

любого, кто мне противоречил, я поставил это слово на службу своих желаний и

своей силы. Я лепетал его на ухо своим засыпавшим возлюбленным, и оно же

помогало мне бросать их. Я шептал его... Впрочем, довольно, я прихожу в

возбуждение и теряю меру. Однако мне случалось пользоваться свободой

бескорыстно, и даже, представьте себе мою наивность, два-три раза я

по-настоящему выступал на защиту ее; конечно, я не шел на смерть ради

свободы, но все же подвергался некоторым опасностям. Надо простить мне эту

неосторожность, я не ведал, что творил. Я не знал, что свободу не уподобишь

награде или знаку отличия, в честь которых пьют шампанское. Это и не лакомый