Онтология лжи

Таким образом, презумпция тотальной ответственности за сказанное имеет свою спасительную контрпрезумпцию двоящейся видимости, без которой миру не хватает мерности для бытия от первого лица, для существования Я.

Фронтальная детекция лжи несет в себе странную, на первый взгляд, угрозу очагу слишком человеческого. Дело в том, что все слова не могут быть весомыми, ибо в этом случае их суммарный вес многократно превысит грузоподъемность психики. Свобода разговора несовместима со взвешиванием каждого слова: когда тяжеловесный дискурс задыхается от собственной инерции, необходимость постоянной сверки с эталоном истины разрушает и примитивизирует разговор. Вот почему «тоска по сущностному общению», тоска по истине представляется чрезмерно преувеличенной. Вернее будет сказать, что она есть свидетельство относительного благополучия, когда уже реализована более фундаментальная «жажда разговора», т. е. достигнуто некоторое насыщение первичного уровня коммуникации.

Сравним два высказывая: 1) «Мне хочется истины» и 2) «Мне хочется поговорить». Очевидно, за вторым высказыванием следует признать большую достоверность, более непосредственную манифестацию хотения. При этом нас не должен смущать пафос первого утверждения, так сказать, пыл поборника истины и громогласность его стремления к истине — именно громогласностью провозглашения компенсируется нехватка непосредственной очевидности. Поэтому призыв к истине неизменно имеет форму заклинания, а обличение лжи — форму проклятия. Эмоциональный накал подобных обличений и провозглашений есть нечто в высшей степени загадочное. Для него имеется единственное объяснение, а именно: Для" нормально работающего сознания истина представляет собой некую крайность, или эксцесс. Поэтому для ее установления (продуцирования) требуется мобилизация всех наличных ресурсов практического разума, в частности требуется модальность императива. Кантовский категорический императив конституирует именно эту сторону практического разума, заменяя ассерторическое «хочу» аподиктическим «хочу хотеть». Какая-либо меньшая требовательность по отношению к истине недопустима. Ведь если даже неустанные воззвания к истине приводят лишь к ее очаговому, спорадическому присутствию в структурах и установлениях человеческого, то снижение модальности чревато полным погружение в фоновый режим работы сознания.

Стало быть, первое высказывание (взятое как максима воли) примыкает к законодательству чистого практического разума. Для второго высказывания аподиктическая форма представляется излишней, но лишь потому, что в его основе лежит иной тип законодательствования, иной способ обязывания, где правит не провозглашаемое, а подразумеваемое. . Желание погрузиться в стихийную импровизацию мысли, в Weltlauf, т. е. всласть поболтать, минуя репрессивную инстанцию истины, соответствия слова и дела, не провозглашается и далее не имеется в виду. Оно, скорее, «имеется в невидимости», в укрытии, откуда, тем не менее, эффективно вершит дискурс повседневности. Так что на каждое мгновение (момент) истины приходится целая эпоха болтовни,,