Ничто человеческое...

Наполненно, потому что я призывал их уже сегодня добиваться того всестороннего совершенства, о котором говорится в Программе партии, никогда не переставать учиться, расти, совершенствоваться во всем. Трудно, потому что нам и сообща не всегда удавалось избегать жизненных драм и несчастных любовей, потому что мне так и не удалось привить товарищам абсолютной трезвости, предотвратить навсегда те или иные стычки и конфликты между ними. И весело, я бы даже сказал, счастливо, потому что мы жили все же лучше, дружнее и спаяннее тех, кто больше придерживался старых, индивидуалистических и эгоистических привычек, мещанских предрассудков. Почти всякое, даже мимолетное общение превращалось для нас в маленький праздник для души. Люди, вливавшиеся в наш коллектив, охотно принимали его традиции, а люди, случайно сталкивавшиеся с нами, например командированные из республиканских газет коллеги, присматривались к нам и подчас завидовали этой нашей атмосфере.

И так же незаметно получилось так, что мои товарищи стали считать меня как бы главой нашей импровизированной семьи-коммуны и вроде бы в шутку называть „отцом“, „батей“, „папашей“ и т. д., я их — соответственно — „детьми“, а по отношению друг к другу они стали тем самым „братьями“. И поскольку эти звания для родственников по духу, по нашему мнению, должны быть чем-то почетным, мы на письме эти термины семейного родства начинали с большой буквы: „Сын“, „Брат“, „Сестра“. А ведь с иными приходилось общаться уже только путем переписки, так как по различным житейским обстоятельствам некоторые из нашей среды меняли местожительство, работу и т. д. Но мы с нетерпением ждали писем друг от друга, были едва ли не самыми деланными гостями друг для друга в период отпускных путешествий.

Естественно, чтобы быть нравственным авторитетом для современных взрослых людей, чтобы с полным моральным правом призывать их к идеалам всестороннего совершенства, я должен был сам не только оставаться до предела взыскательным к себе, но и тоже по возможности во всем совершенствоваться, быть во всем образцом. И уж если я работал, то старался работать за двоих, если учился, заочно оканчивая второй институт, то учился отлично, если нес общественные нагрузки — то добросовестно, если от природы не мог похвастаться здоровьем и физическим могуществом, то устранял эти изъяны, всякую свободную минуту занимаясь гимнастикой, лыжами… Доставалось это нелегко.

А сколько сил отнимали повседневные житейские заботы о моих подопечных. Одного, после случайного пьяного конфликта, надо было мирить с женой; другого, наоборот, разуверять в том, что его неожиданная невеста — образец нравственности, как ему показалось в минутном умопомрачении; третьего, слабого духом, напротив, требовалось вновь уверить в ценности жизни и в ошибочности мысли о самоубийстве из-за крупных неприятностей по работе. Одной из наших „коммунарок“ я терпеливо помогал освоить секреты новой для нее профессии; другой, долгое время остававшейся без квартиры, нес в общежитие свою раскладушку (а сам перебрался просто на топчан, на котором, впрочем, без особого сожаления сплю уже лет пять); третьей, у которой не совсем удачно сложилась личная жизнь, нес в роддом с огромным трудом найденные в разгар северной зимы живые цветы, рискуя совсем не так быть понятым обывателями.