Ничто человеческое...

Потом — распределение на Север, работа инженером сплава на Печоре, заочная учеба в Литинституте имени Горького, переход в редакцию местной газеты, кипение в текучке общественных дел: парторг редакции, бессменный член бюро райкома комсомола. В известной мере типичная „северная“ неустроенность, полупоходный быт как-то помешали быстро устроить личную жизнь, но в то же время располагали к более тесным духовным контактам с коллегами по основной и общественной работе, соседями по общежитию, дому.

Приехав на Север вроде бы ненадолго, я остался здесь уже на второе десятилетие. И незаметно получилось так, что для окружавших меня полутора-двух десятков людей примерно моего (иногда моложе, иногда старше) возраста я стал неким нравственным авторитетом, опорой в разрешении сложных житейских коллизий. Они советовались со мной по самым сокровенным вопросам своей жизни, приходили просто излить душу, обращались за помощью — в том числе и материальной — в беде. Я старался помочь каждому в меру своих сил, и сообща нам действительно легче удавалось выходить из своих жизненных затруднений. И столь же незаметно со многими из этих людей у меня сложились исключительно близкие, исключительно доверительные отношения, как если бы это были лучшие из числа моих кровных родственников. Общение с ними доставляло мне огромное наслаждение, особенно когда давало ощутимые нравственные плоды, хотя и стоило многих хлопот.

Мы искренне и горячо полюбили друг друга, как любят друг друга члены одной крепкой семьи или как любили друг друга не родные по крови, но родственные но духу „новые люди“ в романах моего земляка Н. Г. Чернышевского. Мы делили вместе горе и радость… Коллектив становился на моих глазах своеобразной семьей: а в сознании моем выковывалось уже угадывавшееся ранее сердцем убеждение в том, что это и есть путь к коммунизму в области этической, что коммунизм как этическая категория будет невозможен до тех пор, пока между реально сосуществующими формально неродными людьми не установятся отношения духовного родства, истинного братства, как это, собственно, и заповедано в моральном кодексе строителя коммунизма.

В своей личной жизни строгий к себе почти до аскетизма, до „рахметовских гвоздей“, я был столь же строг и к моим сотоварищам, требуя от них, например, терпимее, тоньше и участливее относиться к недостаткам и слабостям друг друга (но и совместными силами изживать эти недостатки!), призывал их не поддаваться мещанским предрассудкам примата мира вещей над миром духовных ценностей. Совместно отмечая наши большие и малые праздники, мы устраивали безалкогольные банкеты, дарили друг другу недорогие, но с очень глубоким смыслом подарки. И мы так и жили — наполненно, трудно и весело.