|
Поскольку люди в силу несовершенства своей природы не могут довольствоваться доброкачественной монетой, пусть между ними обращается и фальшивая. Это средство применялось решительно всеми законодателями, и нет ни одного государственного устройства, свободного от примеси какой‑нибудь напыщенной чепухи или лжи, необходимых, чтобы налагать узду на народ и держать его в подчинении. Вот почему эти государственные устройства приписывают себе, как правило, легендарное происхождение и начала их полны сверхъестественных тайн. Именно это и придавало вес даже порочным религиям и побуждало разумных людей делаться их приверженцами. Вот почему, стремясь укрепить верность своих подданных, Нума и Серторий [1099] пичкали их несусветным вздором, первый – будто нимфа Эгерия, второй – будто его белая лань сообщали им внушения богов, которым они и следовали. И если Нума поднял авторитет своего свода законов, ссылаясь на покровительство этой богини, то то же сделали и Зороастр, законодатель бактрийцев и персов, ссылаясь на бога Ормузда, и Трисмегист египтян – на Меркурия, и Залмоксис скифов – на Весту, и Харонд халкидян – на Сатурна, и Минос критян – на Юпитера, и Ликург лакедемонян – на Аполлона, и Драконт и Солон афинян – на Минерву; и вообще любой свод законов обязан своим происхождением кому‑нибудь из богов, что ложно во всех случаях, за исключением лишь тех законов, которые Моисей дал иудеям по выходе из Египта [1100]. Религия бедуинов, как рассказывает Жуанвиль [1101], учит среди всего прочего и тому, что душа павшего за своего владыку вселяется в новую, телесную оболочку – более удобную, более красивую и более прочную, чем предыдущая, и он говорит, что из‑за этого представления они с большей готовностью подвергают свою жизнь опасностям: In ferrum mens prona viris, animaeque capaces Mortis, et ignavum est rediturae parcere vitae. [1102] Вот весьма полезное верование, сколь бы вздорным оно ни было. У каждого народа можно встретить похожие вещи; этот предмет, впрочем, заслуживает отдельного рассуждения. Чтобы добавить еще словечко к сказанному вначале – я не советую женщинам именовать своей честью то, что в действительности является их прямым долгом: ut enim consuetudo loquitur, id solum dicitur honestum quod est populari fama gloriosum [1103]; их долг – это, так сказать, сердцевина, их честь – лишь внешний покров. И я также не советую им оправдывать свой отказ пойти нам навстречу ссылкою на нее, ибо я наперед допускаю, что их склонности, их желания и их воля, к которым, пока они не обнаружат себя, честь не имеет ни малейшего отношения, еще более скромны, нежели их поступки: — 228 —
|