|
616 ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ чае оказывается, что граница идеального пересечена, ибо реальный контекст как таковой не является сущностным моментом, но сам есть нечто индивидуальное. Как раз он в строгом смысле исключителен и однократен, и все, что в нем находится, обретает благодаря ему (как его часть) исключительность и однократность. Для идеального бытия — будь оно даже сложнейшей сущностной структурой — остается чем-то совершенно внешним, под него подпадает один реальный случай или много, или даже ни один. Это исключительно вопрос реального. И в идее индивидуального, таким образом, сама индивидуальность есть дело чисто реального контекста. В нем лежит причина того, что второй случай не наступает, или того, что не происходит ни одного случая. Эту исключенность индивидуального из сферы идеального бытия можно понимать как обратную сторону платоновской «вечности», которая в сущности означает вневременность. Индивидуальное — это как раз временное, возникающее и исчезающее, эфемерное, сущее лишь в состоянии перехода или даже только в качестве процессуальной стадии. Царство идеального не знает бренности. Оно не знает и процессов. Ибо сами сущности процессов — это уже не процессы. г) Нимб «величия» Относительно сверхвременности идеального бытия нельзя умолчать то, что она рано привела к некоему ценностному предрассудку, затемнившему всю ситуацию. Дело в том, что сверхвременность, ________ПРОБЛЕМА И ПОЛОЖЕНИЕ ИДЕАЛЬНОГО БЫТИЯ 617 представленная к тому же в модусе вечности, придала царству идеального тот нимб «величия», который в платоновском учении об идеях довлеет надо всем и в позднем платонизме становится традиционным. Царство идей с самого начала считалось лучшим или «высшим» бытием как царство совершенного и божественного, поскольку оно есть царство вечного, не затронутого становлением и не подверженного смерти. В неоплатонизме оно было приравнено к чистому ????'у, который, по Аристотелю, может иметь предметом только самого себя и, понимаемый таким образом, представляет собой божественный ????. Как содержание intellectus divinus царство сущностей продолжило свою жизнь в схоластике. Так, еще Лейбниц понимал его как средоточие «вечных истин». Но даже в кантовском трансцендентальном субъекте, да и в гуссерлевской эйдетической сфере еще можно разглядеть отблеск этого величия. Неудивительно, что во все времена суеверные представления связывались с этой идеей. Но они-то как раз и сделали свое собственное онтологическое содержание сомнительным. В онтологическом плане теперь должно быть зафиксировано, что здесь вовсе нет речи о каком-либо ценностном предпочтении или величии. Хотя верно, что всякая ценность есть нечто вневременное, но отнюдь неверно, что потому и само ценное, которое ею обладает, должно быть таковым. Ценность некоего исключительно преходящего, даже эфемерного образования прекрасно может быть вечной ценностью. Ценностность в нем как раз не составляет характера реального. Стало быть, нет причин только лишь ради ценностной точки зрения признавать за «вечным» — 296 —
|