|
несогласно кивала головой или же оставались вовсе безучастной. Говорила она редко, она только присутствовала; она присутствовала -- сидела и правила, сидела и прямо держала голову с тонкими прядями изжелта-седых волос вокруг пергаментного лица, с зоркими глазами орлицы; сидела и принимала поклонение, дары, мольбы, вести, донесения, жалобы; сидела и была всем ведома как мать семерых дочерей, как бабки и прабабка множества внуков и правнуков; она сидела и скрывала в изборожденных резкими морщинами чертах и за смуглым лбом мудрость, предания, право, уклад и честь селения. Стоял весенний вечер, облачный и хмурый. Перед глиняной хижиной родоначальницы сидела не она сама, а ее дочь, почти такая же седая и внушительная, как мать, да, пожалуй, и немногим ее моложе. Она отдыхала, сидя на пороге, на плоском камне, по случаю холодной погоды накрытом шкурой, а поодаль уселись полукругом, кто на песке, кто на траве, женщины с ребятишками и несколько подростков: они сходились сюда каждый вечер, если не было дождя или мороза, потому что хотели послушать, как дочь родоначальницы рассказывает сказки или напевает изречения. Прежде это делала сама родоначальница, но теперь она слишком одряхлела и чуждалась людей, и на ее месте сидела и рассказывала дочь, и как все сказки и речения она унаследовала от матери, так она унаследовала от нее и голос, и облик, и тихое достоинство осанки, жестов и речи, а слушатели помоложе знали ее гораздо лучше, нежели ее мать, и уже почти не помнили, что она на месте другой сидела и рассказывала сказки и предания рода. Из ее уст струился по вечерам поток мудрости, сокровище рода было сокрыто под ее сединами, за ее старым лбом, исчерченным тонкими морщинками, жила память и духовность селения. Если кто и сподобился знания и заучил изречения или — 501 —
|