|
и быть спокойным. А особенно хорошо воспитанные люди должны при погребении приятно улыбаться. Хоронят не сразу: оставляют гроб на земле довольно долгое время, пока душа совсем покинет тело, и тогда только опускают его в неглубокую яму, а сверху насыпают высокий холм. Траурный цвет у китайцев— белый. Китайцы стараются держать себя вообще спокойно, но они очень экспансивны и подвижны. Поэтому в тех случаях, где требуется быстрота действий, как например на вогзалах, они поднимают необыкновенный шум и гвалт. Жизнь в городе должна прекращаться к 9 ч. вечера, и лишь на одной улице лавочки и лавки торгуют до 11ч. Все говорят, что китайцы весьма ловкие коммерсанты, но гостеприимны, и что 1 с ними легко и приятно иметь дело, л;гко найти общий язык. Совсем другое дело японцы, крайне скрытные, не проявляющие никаких внутренних движений, непронидаемые, тянущие всякое дело, всякие переговоры до-нельзя. Он* все время принимают приятный вид, а в гневе только бледнег>т. При разговоре полагается подхихикивать, в знак любезности, и втягивать носом воздух; это значит: «Мне приятно дышіть с вами одним воздухом». Главная часть женской одеждь у японцев—широкий (шире полотенца) пояс. Он служит для трибинтовывания к спине матери ребенка, так чтобы руки оставались свободными. Ребенок спит за спиною матери. Япоша ходит по делам, а ребенок сзади, головка и ручки болтакпся в разслаблении. Отвязать его или привязать она сама, без помощи, не может.— В Японии очень развит сыск, так что пріезжему не дают покоя. Все время за ним кто-нибудь ходит, под предлогом то переводчика, то газетного корреспондента, то еще кого-нибудь. По приезде в гостиницу рекомендуется іе запирать чемоданов и сундуков, если хочешь сохранить в целости замки: иначе их взломают, хотя вещи при этом не пропадают. Целую тебя, дорогая Тика. Почему вы так редко мне пишете? Ведь и без того я скучаю без вас. Кланяйся бабушке. Как живет твой Буська? Дорогая мамочка, воображаю, как жарко у вас, если и тут, при полярном круге, стоят жары и духота. Хорошо еще, что ты не в Москве и можешь сидеть на воздухе. Я часто радуюсь твоему пребыванию в Загорске, хотя и не уверен, что тебе там достаточно спокойно. Но вероятно жара тебе полезна, ведь после Тифлиса ты оправилась. Жары жарами, а лето явно кончается. Уже выросли чайчата, чайки с криками без-покойно летают над Кремлем и над Святым озером, видимо готовятся к отлету. Но осень чувствуется по всему. Погода стала неустойчивой. Первую половину дня парит, душно, жарко, во вторую подымается ветер и становится холодно, или наоборот. Сегодня всю ночь и с утра шторм и довольно холодно, совсем осень. Наверное дети не ходят в лес, не с кем, очень жаль. О тебе не говорю, ты конечно за пределы забора не показываешься, но сравнительно с Москвою и склон Пионерской— природа. Недавно попался мне том Достоевского, в котором не менее трети страниц по разным местам выдрано. По поводу этого тома я задумался снова: как история проявляет худшее и лучшее, отстаивает муть и выделяет классиков. То, что современникам кажется почти равного удельного веса, в процессе исторического отстаивания обнаруживает глубокое качественное различие. Сперва все кажется серым, а потом одно становится черным, а другое—белым. Мысль утешительная, что есть высший суд—истории. Так вот, в частности, — 408 —
|