Сочинения в четырех томах. Том 2

Не к искусствам, а к Искусству, вглубь до самого средоточия Искусства, как первоединой деятельности, стремится наше время. И от него не сокрыто, где — не только текст, но и все художественное воплощение «Предварительного действа»7

Сергиев Посад 1918, Х.24.

МОЛЕННЫЕ ИКОНЫ ПРЕПОДОБНОГО СЕРГИЯ

I

Провозглашая догмат иконопочитания, вселенский смысл человечества определил природу изобразительно­го искусства, как ценную безусловно. Согласно этому провозглашению, эстетический феномен, на своей вер­шине, как икона, а следовательно — и вообще искусст­во, хотя и не столь вразумительно, как высший его род, не есть только комбинация внешних впечатлений, пора­жающая нашу способность впечатляться, но — воистину явление, в чувственном и посредством чувственного, сущей действительности, —нечто безусловно достойное и вечное. Искусство «напоминательно», по уче­нию отцов ?ІІ-го Вселенского Собора. Наши современ­ники, позитивистически настроенные, охотно ссылаются на это учение; но они делают при этом глубокую исто­рическую ошибку, модернизируя это слово — «напоминательность» и освещая его в смысле субъективизма и психологизма. Нужно твердо помнить, что святоотеческая терминология есть терминология древне-эллинского идеализма и вообще окрашена онто­логией. В данном случае речь идет отнюдь не о субъ­ективной напоминательности искусства, а о плато­новском «припоминании», ?????????, —как явле­нии самой идеи в чувственном: искусство выводит из субъективной замкнутости, разрывает пределы мира ус­ловного и, начиная с отобразов, через посредство обра­зов, возводит к первообразам, от ??????? к ?????, и от ????? к ??????????— от эктипов чрез типы к прототипам. Искусство — не психологично, но онтологично, воисти­ну есть откровение первообраза. Искусство воистину по­казывает новую, доселе незнаемую нам реальность, во­истину подымает а realibus ad геаііога, et a realioribus ad realissimum!* Художник не сочиняет из себя образа, но лишь снимает покровы с уже, и притом примирно,

1

сущего образа: не накладывает краски на холст, а как бы расчищает посторонние налеты его, «записи» духовной реальности. И в этой своей деятельности, как открывающей вид на безусловное он сам в своем худо­жестве безусловен: Человек безусловен в своей дея­тельности. Вот что, собственно, было сказано как итог иконоборческих споров.

На нашу оценку, мысль эта бесспорно ясно вытекает из идеи воплощения, из идеи воплощаемости и вопло­щенное™ Абсолютного Смысла бытия; нам ясно, что обожение человека влечет за собою, необходимо влечет, и безусловную ценность его деятельности. А с другой стороны, наша убежденность в подлинной значительно­сти искусства явным предусловием своим имеет общее утверждение о воплощаемости и воплощенное™ Безусловной Ценности. Эти два признания так нераз­рывны между собой, что нам уже мало понятна возмож­ность самого спора о их связи. А между тем этот спор, длившийся иелый век и стоивший потоков крови, мно­жества мученичеств, огромных государственных потря­сений и всеобщей исторической взбудораженное™, доказывает, что конкретный смысл догмата иконопочи-тания, как возведения искусства на уровень догмати­ческой важности, действительно был мало доступен тол­пе — ??????? ?? ???? — трудно прекрасное. Эта малодос­тупность догмата об искусстве для мысли средневековой заставляет думать, что и в наше время он, никем не ос­париваемый, не оспаривается не в силу всеобщего признания, — а скорее по всеобщему непризнанию, по всеобщему непониманию его, — непризнанию включительно до полного упразднения истинного его смысла, — до подмены истины об абсолютности че­ловеческого творчества — в невинную метафору, так что самое острие спора, уже притуплённое, заставляет недо­умевать, из-за чего же, собственно, было столько шума. А если так, то снова упраздняется искусство — не цер­ковное искусство только, а искусство вообще, искусство как таковое, ибо ценность оказывается невоплощаемой, а художественные образы — лишь имитацией чувствен­ной действительности, никому не нужным дублиро­ванием бытия. И еще: если так, то реализму, он же сим­волизм, и он же онтологизм, вновь противополагается натурализм, он же субъективизм, хотя бы замаскирован­ный новою техникой. И тогда снова встает вопрос: что же, искусство есть подлинное дело, творчество жизни, или поделка, забава, ценная лишь за недостатком под­линно-жизненных импульсов и интересов?