Сочинения в четырех томах. Том 2

В описи Лаврской ризницы мы уже встречаем опыты такого умерщвления. Так, говоря о знаменитом потире из рудо-желтого мрамора, пожертвованном великим кня­зем Василием Васильевичем Темным, составитель описи делает пометку: «А мрамору столько-то фунтов, по стольку-то, всего на 3 рубля 50 копеек». Не будем обма­нывать себя наивной откровенностью этой пометки: nomine mutato de te fabula narratur4*. Хотя и в осложнен-но-утонченном виде, а формула: «мрамора на 3 рубля 50 копеек», можно сказать, канонична для сторонников от­влеченного коллекционирования вещей, вне совокупно­сти известных жизненных условий не имеющих или почти не имеющих смысла. «Можно только мечтать,— скажем с П. П. Муратовым,— что когда-нибудь все най­денные на форуме и Палатине рельефы и статуи вернутся сюда из музеев Рима и Неаполя. Когда-нибудь поймут, что для античного лучше честное умирание от времени и от руки природы, чем летаргический сон в музее».— Децентрализация музеев, вынесение музея в жизнь и внесение жизни в музей, музей-жизнь для народа, воспитывающий каждодневно струящиеся около него массы, а не собирание редкостей только для гурманов искусства,— всестороннее жизненное усвоение человече­ского творчества, и притом всенародное, а не для замк­нутых кучек нескольких специалистов, в художествен­ном целом часто понимающих менее специалистов,— вот лозунги музейной реформы, которые должны быть противоположены тому худшему в культуре прошлого, что воистину заслуживает эпитет «буржуазность».

Но вернемся к теоретическому обсуждению.

В одном из своих докладов Ю. А. Олсуфьев опреде­ляет стиль как результат накопления однородных ху­дожественных восприятий5* (я бы добавил: творческих, наших реакций) определенной эпохи, и «потому,— гово­рит он,— в согласии стиля и содержания лежит залог истинной художественности, подлинности искусства данного времени». Таким образом, жизненность искус­ства зависит от степени объединенное™ впечатлений и способов их выражений. Истинное искусство есть единство содержания и способов выражения этого со­держания, но эти способы выражения легко понять уп­рощенно, вырезывая из полносодержательной функции воплощения какую-нибудь одну грань. Тогда сторона,

1

одна только сторона, органического единства принима­ется за нечто самодовлеющее, существующее уединенно от прочих граней воплощения, хотя на самом деле она есть фикция, вне целого не имеющая реальности, по­добно тому как не есть эстетическая реальность краска, соскобленная с картины, или совместно звучащие звуки всей симфонии. И если эстет, на основании этого своего опрощенского недочувствия, попытается разрезать нити или, точнее, кровеносные артерии, связующие усмот­ренную сторону художественного произведения с други­ми, им, эстетом, не замеченными, то он разрушает един­ство содержания и способов их выражения, уничтожает стиль предмета искусства или искажает его, а, исказив или уничтожив стиль, обесстилив произведение, тем са­мым лишает его подлинной художественности. Художе­ственное произведение, повторяем, художественно — не иначе как в полноте необходимых для существования его условий, в расчете на которые и в которых оно было по­рождено. Устранение части этих условий, отвод или подмен некоторых из них, лишает художественное про­изведение его игры и жизни, искажает его и даже делает антихудожественным. Черты инородных стилей, внесен­ные в произведение определенного стиля,— часто бывают отвратительны, если только не произведено нового творческого синтеза. Афродита в фижмах так же была бы невыносима, как маркиза XVII века на аэроплане. Но если в этой примитивной форме целостность худо­жественного произведения общепризнана, то далеко не так же ясна всем общеобязательность и широта выска­занного здесь предусловия художественности. Конечно, всякий знает, что для эстетического феномена картины или статуи нужен свет, для музыки — тишина, для архи­тектуры — пространство, но уже не с такой степенью ясности памятует всякий, что эти общие условия, кроме того, должны иметь и некоторые качественные опреде­ленности и что, в таких своих определенностях, они — вовсе не сверхдолжная заслуга, не милость к ним их со­зерцателя, но конститутивно входят в самый организм художественного произведения и, предусмотренные твор­цом его, образуют его продолжение, хотя лежащее и за пределами того, что, ради краткости и упрощая дело, мы называем собственно художественным произведением. Картина, например, должна быть освещена некоторым определенным светом, рассеянным, белым, доста­точной силы, однородным, а не цветным, не пятнами и т. д., и вне этого требуемого освещения она как предмет