|
Таким образом, диалектика примата и первенства выходит на этику, которая должна носить характер одновременно интеллектуальный (для мышления первенством является здравомыслие, т. е. любовь к истине должна в интеллектуальном плане превосходить все остальное) и практический (для действия первенством является то, что мы любим и чего желаем, т. е. любовь и свобода почти для всех суть высшие ценности). Это не позволяет нам подчинить мысль любви или свободе (это уже будет не философия, а софистика, пусть даже вырядившаяся в самые благородные и демократические одежды; сегодня ее принято называть «политкорректностью»), а любовь или желание знанию (это будет уже не нравственность или этика, а сциентизм или догматизм). Истина не принимается голосованием – думать так могут только сторонники демократической сверхдуховности. Вопросы добра и зла также не решаются на выборах – это было бы демократическое варварство. Но ни истина, ни этика не могут диктовать законы, которые в демократическом обществе принимаются волей суверенного народа. Мы называем такой порядок светским государством: демократия не служит заменой совести, а совесть – заменой демократии. Философски различение порядков приводит к тому, что я называю цинизмом . Что я имею в виду? Определенный способ осмысления взаимоотношений между ценностью и истиной, не приводящий к их смешению (истина без ценности становится отвлеченностью, ценность без истины – объективностью), но и не выводящий за рамки размышления ни то ни другое. Циник в философском понимании это тот, кто отказывается принимать свои желания за реальную действительность (вспомним Макиавелли), но в то же время не намерен уступать ничего из реальности своих желаний (вспомним Диогена и того же Макиавелли; последний употреблял для этого слово virtu ). Остается отыскать между этими двумя направлениями цинизма точку сопряжения. Именно это и делает Спиноза, по меньшей мере показывает нам путь, каким к этому можно прийти. Истина познаваема или любезна нам не потому, что в ней добро; именно потому, что она – истина, мы и можем ее познавать и любить. И наоборот, любить добро или делать добро надо не потому, что в нем истина; именно потому, что мы любим добро и желаем его, оно и становится для нас ценностью (и действует как истина только для субъекта и через субъекта). Например, эгоизм так же истинен, как щедрость, а что касается затрат, так он еще и гораздо выгоднее (чем и объясняется большая часть проявлений человеческого поведения, быть может, включая сюда и саму щедрость); следовательно, его необходимо познать и понять. Но это не отменяет того факта, что с нравственной точки зрения щедрость стоит выше эгоизма. Итак, в чем же заключается различение порядков? В области знания логика приматов служит объяснением логики первенств, но в области действия не в состоянии отменить ее, и наоборот: в области мышления логика первенств не способна заменить логику приматов. Из этого следует, что мы не можем всегда и по любому поводу полностью переживать все, что знаем, и познать все, что переживаем. «Нам – и я сам не знаю почему – свойственна двойственность», – говорит Монтень («Опыты», книга II, глава 16; см. также мою статью «Циничный Монтень» в книге «Ценность и истина»). Однако самое отчетливое выделение этого одновременно необходимого и трагичного разрыва, существующего в нас, дает Леви-Строс, и дает его в связи с Монтенем (что не только не случайно, но и весьма показательно): — 345 —
|